— Его шкура и шерсть на голове пахнут дымом сражений. (То был дым от Алого Цветка.) Когда первые колонны воинов выйдут из ворот его города, мы с тобой давно будем прахом, но они произведут на свет тысячи других, которые послужат пищей нашим детям и детям наших детей.
Волк кивнул, он понимал, что жена мудрее его, что, хотя его нюху и было доступно все лежавшее за пределами Урса, она умела видеть сквозь пелену грядущих лет.
— Я буду звать его Лягушонком, — решила волчица. — Потому что, как ты и сказал, о мой супруг. Мясник и впрямь охотился на лягушек.
Ей хотелось польстить своему мужу, ибо он всегда с готовностью откликался на ее прихоти; на самом же деле в жилах Лягушонка текла кровь людей, что жили на вершине горы за пределами Урса, людей, чьи имена не могут долго храниться в тайне.
Снаружи раздался неистовый хохот. Это был голос Того Кто Смеется:
— Он там, господин! Он там, там, там! Вот следы, вот, вот они! Он вошел в эту дверь.
— Видишь, что получается, когда называешь зло по имени, — заметил волк. — Легок на помине. Таков закон.
Он вынул меч и пощупал острие.
В дверях снова потемнело. Дверь была узкой, но лишь в храмах и в домах глупцов двери делают широкими, а волки глупцами не были, в нее свободно проходил только Лягушонок. Мясник же занял собою весь проход; наклонив голову и ворочая плечами, он протискивался внутрь. Стены дома были так толсты, что дверной проход напоминал коридор.
— Что тебе нужно? — спросил волк, вылизывая лезвие меча.
— То, что принадлежит мне и только мне, — отвечал Мясник. В схватке смилодоны пользуются двумя кривыми ножами — по одному в каждой руке, — да и крупнее они волков, однако Мясник не осмеливался вступать в бой с волком на столь тесном пространстве.
— Он не твой и никогда твоим не был, — зарычала волчица. Она посадила Лягушонка на пол и подошла к непрошеному гостю почти вплотную — он мог бы ударить ее, если б посмел. Ее глаза метали молнии. — Ты не имел права охотиться, и дичь твоя противозаконна. А теперь я накормила его своим молоком, и он навсегда стал волком, луна тому свидетель.
— Что ж, я и мертвых волков видел, — усмехнулся Мясник.
— Да, и жрал их трупы, когда ими даже мухи гнушались. Возможно, когда-нибудь ты и мой сожрешь, если меня придавит упавшее дерево.
— Так ты говоришь, он волк? Тогда его надо представить Совету. — Мясник облизнул губы, но язык его был сух. В поле он еще, пожалуй, и встретился бы с волком, но столкнуться с обоими сразу не решался; к тому же он знал, что, стоит ему перекрыть дверь, они схватят Лягушонка и отступят в подземелье, в лабиринт между поваленными камнями могильника, где волчица очень скоро обойдет его и ударит со спины.
— А тебе-то что за польза от Совета Волков? — рявкнула волчица.
— Может, не меньшая, чем ему, — проворчал Мясник и пошел искать более легкой добычи.
Часть третья. Золото Черного Убийцы
Совет Волков собирается каждое полнолуние. Являются все, кто в силах ходить, ибо всякий уклонившийся считается предателем; на него может пасть подозрение, что он нанялся за объедки стеречь скот сыновей Месхии. Волк, пропустивший два Совета, обязан предстать перед судом, и, если суд признает его виновным, волчицы убивают его.
Волчата также должны быть показаны Совету, и любой взрослый волк, если пожелает, может осмотреть их, дабы убедиться, что их отец истинный волк. (Случается, что волчица по злобе ложится с псом, но, хотя щенки часто похожи на волчат, на них всегда можно отыскать белое пятнышко, поскольку белый был цветом Месхии, хранившего в памяти чистое сияние Панкреатора; его сыновья по сей день оставляют белую метку на всем, к чему прикасаются.)
И вот в полнолуние волчица предстала перед Советом Волков; волчата резвились у ее ног, а Лягушонок — и впрямь похожий на лягушонка, ибо лившийся в окна лунный свет окрашивал его кожу зеленью — жался к ее меховой юбке. Вожак Стаи восседал на самом высоком месте; если появление на Совете сына Месхии и удивило его, у него и ухо не дрогнуло. Он обратился к Стае:
Смотрите, волки! Вот их пять,
И каждый волком хочет стать.
Свидетели пускай придут,
И праведный свершится су-у-уд!
На Совете родители не имеют права защищать своих детей, буде кто-либо бросит им вызов; но в другое время всякая обида, причиненная волчатам, приравнивается к убийству.
«И праведный свершится су-у-уд!» — отзывались стены, и в долине сыновья Месхии позакрывали на засовы двери своих жилищ, а дочери Месхианы крепче прижали к груди детей.
Тогда из-за последнего волка поднялся Мясник и выступил вперед.
— Тут и думать нечего! — заревел он. — Ума у меня, конечно, маловато, я слишком силен, чтобы быть умным, это понятно, но здесь, перед вами, четверо волчат, а пятый не волчонок вовсе, а моя добыча.
— А по какому праву он подал голос? — возмутился волк-отец. — Сам-то он уж точно не волк.
— Выступить на Совете может всякий, если волки потребуют его свидетельства, — раздались протестующие голоса. — Говори, Мясник!
Тогда волчица выхватила из ножен меч и приготовилась к последней схватке, если дело дойдет до драки. Глаза ее зловеще сверкали — сущий демон, ибо ангел часто оказывается лишь демоном, встающим между нами и нашим противником.
— Не волк, говоришь? — продолжал Мясник. — Это точно, не волк. Все мы знаем волчий запах, и облик, и повадки. Эта волчица выдает сына Месхии за своего, но всем известно, что если у кого мать волчица, тот еще не волк.
— Волк тот, у кого отец и мать волки! — воскликнул волк. — Я признаю, что этот детеныш мой сын!
Все захохотали, а когда хохот унялся, чей-то чужой смех еще долго раздавался среди присутствующих. Это был Тот Кто Смеется, он явился подсказывать Мяснику, как отвечать перед Советом Волков.
— Многие говорили так! — внушал он. — Только после их щенки доставались на обед Стае! Хо-хо-хо!
— Их убивали за белую шерсть, — сказал Мясник, — а у этого щенка и ее нет, только шкура, на которой шерсть растет. Как он может остаться в живых? Отдайте его мне!
— За детеныша должны заступиться двое, — объявил Вожак, — так гласит закон. Кто из вас защитит его? Он сын Месхии, но вправе ли мы назвать его также и волком? Помимо родителей за него должны заступиться двое.
И вот поднялся Нагой; его почитали членом Совета, ибо он был наставником юных волков.
— Мне никогда не приходилось учить сына Месхии, — сказал он. — Может быть, я и сам узнаю что-нибудь новое. Я вступаюсь за него.
— Нужен еще голос, — сказал Вожак. — Кто еще выскажется в пользу детеныша?
Воцарилось молчание. И тогда из глубины зала выступил Черный Убийца. Все трепетали перед ним, ибо, хотя его мех был нежнее меха самого маленького волчонка, глаза его грозно сверкали во мраке ночи.
