– Странные, если не сказать – весьма странные де-ла творятся в твоем ведомстве, спирарх, – голос царя был на удивление тих и бесстрастен.
Темный, всеобъемлющий ужас постепенно вползал в душу обычно уравновешенного и хладнокровного начальника следствия – таким тоном достаточно мягкосердечный Перисад разговаривал очень редко, но Гаттион, довольно хорошо разбиравшийся в противоречивой натуре повелителя Боспора, знал: в душе царя бушует ярость. Неужто Перисаду стало известно о заговоре? Лихорадочно соображая, что ответить царю, спирарх пытался вычислить неизвестного доносчика и предателя. По здравому рассуждению им мог быть только наместник Хрисалиск, скользкий, как уж, и опасный, словно змея.
– Превеликий царь… я не понимаю, о чем идет речь… – пытаясь выиграть время, пробормотал спирарх, чувствуя, как по спине побежали струйки холодного пота.
– Удивительная непонятливость для начальника царского следствия, – презрительно покривился Перисад.
Царю вдруг пришло в голову, что он совершенно не знает этого человека, занявшего по его воле одно из главенствующих мест у трона. Несмотря на смиренный вид, от Гаттиона веяло неведомой опасностью, будто отверзлись врата аида, и пока еще невидимое подземное чудище вползло в царский дворец и оскалило ядовитые клыки.
Перисад вздрогнул и тряхнул головой, прогоняя мимолетное наваждение – перед ним стоял всего лишь худощавый невзрачный спирарх, наверняка хитрый и вероломный тип, но не более того; царь знал, что среди придворной знати трудно сыскать человека благочестивого, верного и порядочного: увы, как ни странно, но самое темное место – под светильником…
– Кто приказал бросить в подземный эргастул лохага гиппотоксотов? – прямо спросил Перисад – ему надоело ходить вокруг да около.
Гаттион едва не заплакал от радости – всего-то! Он облегченно вздохнул и распрямил плечи. Теперь перед царем стоял совершенно другой человек – не кающийся, дрожащий от страха грешник, а уверенный в себе воин, правая рука повелителя Боспора.
– Прости, о мудрый и всевидящий, – коротко поклонился Гаттион. – Виноват. Я обязан был раньше сообщить тебе об этом. К сожалению, военные действия против скифов заставили меня покинуть город в большой спешке и вернулся я всего два дня назад. Перепоручить же сие дело помощнику я не решился.
– Почему? – заинтересовался царь.
– Лохаг гиппотоксотов, как мне удалось выяснить… – Гаттион сделал многозначительную паузу и закончил фразу, по-военному чеканя слова: – Скифский лазутчик, сын царя Скилура!
– Что?! – удивлению Перисада не было границ. – Спирарх, в своем ли ты уме?!
– Готов ответить своей головой, – сухо сказал Гаттион, в душе ликуя – теперь его черед перейти в нападение. – Повелитель мой и господин, – он обиженно склонился перед царем, – мне больно видеть твое необоснованное недоверие к самому преданному и верному слуге.
– Невероятно… – царь потер ладонями виски и сел на скамью. – Он признался?
– Н-нет… – запинаясь, ответил Гаттион, уже праздновавший в мыслях победу. – Но достоверность сведений не вызывает никаких сомнений.
– Кто? – резко спросил Перисад.
– Ее царское высочество, Камасария Филотекна, – несколько выспренно молвил спирарх; он понял, что Перисад хочет знать имя человека, отдавшего приказ бросить гиппотоксота в эргастул.
– О, боги… – едва слышно простонал царь и отвернулся к окну, чтобы Гаттион не заметил выражения безысходности, внезапно появившееся на лице Перисада. – Похоже, на Боспоре государственными делами занимаются все, кому не лень, а на царя смотрят как на мебель, – прошептал он с горькой улыбкой. – Но мы еще посмотрим, так ли это, – добавил повелитель Боспора уже громче. – Эй, стража! – кликнул он телохранителей.
Каменноликие фракийцы стали по бокам Гаттиона, ожидая приказаний царя.
– Спирарх! – возвысил голос Перисад. – Ты сейчас пойдешь в эргастул и приведешь этого юношу во дворец. Живым и невредимым! – в его голосе прозвучала неприкрытая угроза. – Мои сателлиты помогут выполнить приказ. Иди!
Начальник следствия покорно повернулся и вышел. Мысленно он молил всех богов олимпийских, чтобы Савмак оказался жив-здоров; Гаттион понял – случись наоборот, место гиппотоксота займет он.
Вспомнив ужасное подземелье, мрачное и зловонное, спирарх едва не упал, споткнувшись заплетающимися ногами о крохотный камешек. Железные руки телохранителей, подхватившие его подмышки, помогли преодолеть несколько невысоких ступенек, и Гаттион увидел ворота акрополя. До эргастула оставалось не более сотни локтей…
«Судьба… О, превеликие боги, даже вам не дано знать будущее, – размышлял взволнованный Перисад, меряя крупными шагами комнату царских приемов. – Если гиппотоксот и впрямь сын скифского царя, то у меня есть возможность распорядиться этим неожиданным даром судьбы с наибольшей пользой для Боспора…»
Савмак был бледен, но держался уверенно и спокойно. При виде лохмотьев, в которые превратилась его одежда, и уже подживших шрамов от плети палача царь нахмурился и так посмотрел на Гаттиона, что тот отшатнулся. Гнев и горечь во взгляде Перисада словно яд Ехидны
[290]
обожгли сердце спирарха, и он в очередной раз почувствовал, как растет, ширится трещина в его отношениях с повелителем Боспора. А внизу – бездна…
– Прости, юноша, я не знал… – тихо сказал царь, покачав головой.
Царевич понял, что пытался высказать Перисад, и молча кивнул. За нескончаемо длинные дни и ночи в каменном мешке его душа ожесточилась, и холодная ненависть к истязателям свила гнездо под сердцем, время от времени вонзая ледяные иглы в пылающий от мстительных мыслей мозг. В эргастул Савмак вошел неоперившимся птенцом, а вышел грозным соколом, жаждущим вражеской крови. Но внешне он был бесстрастен, и только изредка вспыхивающие мрачным огнем глаза выдавали истинное состояние его исстрадавшейся души.
– Садись, – указал царь на золоченный дифр и повернулся к Гаттиону: – Прикажи подать вино и еду.
Спирарх поторопился выйти, а царь сел напротив юноши.
– Расскажи о себе, – мягким голосом попросил Перисад напряженно застывшего Савмака. – Кто бы ты ни был, я возвращаю тебе свободу. Мое царское слово тому порукой. Скажу честно – к сожалению, я не могу примерно наказать виновных в твоих злоключениях. Когда-нибудь ты поймешь почему… – в словах царя прозвучала боль. – Но отныне ты будешь под моей защитой и покровительством.
Гиппотоксот молчал. Слишком резким был переход от мрачной безысходности к светлой надежде, и измученный страданиями мозг лихорадочно пытался выбрать единственно верную линию поведения с повелителем Боспора. Савмак не верил Перисаду – раб, даже получивший свободу, никогда не сможет понять и простить своего господина; униженный человек не в состоянии вытравить из сознания силой навязанную ему неполноценность и ущербность: никакие подачки и блага не могут растворить в себе глубоко упрятанное чувство ненависти нижестоящего к вышестоящему на ступенях сословной лестницы.
