Появление трех наших приятелей, одетых в форму аспургиан, мгновенно изменило ход кровавой схватки. Завидев царских гоплитов, оборванцы бросились врассыпную, сразу растеряв мужество и злобный пыл – подземный эргастул, куда они могли попасть за нарушение общественного порядка, был им страшнее разящих клинков и даже смерти. Хохочущий Пилумн награждал убегающих богатырскими пинками, а Руфус со всего размаху молотил их огромным мечом плашмя, после чего неудачник, подвернувшийся ему под руку, если только не валился наземь, уносил ноги с такой скоростью будто за ним гнались все чудища аида. Тарулас, небрежно отбив несколько неуверенных выпадов, прорвался в самый центр побоища и стал плечом к плечу с Савмаком, едва не плакавшим от злости – завидев царских гоплитов, Фат могучим прыжком перескочил через забор одного из домов и был таков. Вскоре улица перед харчевней опустела; поторопились уйти от греха подальше и зеваки – им вовсе не улыбалась перспектива участия в царском следствии.
– Прими мою сердечную благодарность, – широкоплечий чужестранец с чувством склонил голову перед Савмаком. – Без тебя нам пришлось бы худо. Возьми, – с этими словами он снял с шеи золотую цепь с медальо-ном, на котором был изображен Дионис. – В знак признательности и дружбы. Надеюсь, когда-нибудь я отплачу тебе тем же… – он положил талисман на ладонь юного скифа, вежливо поклонился друзьям Савмака, и, поправив петас, по-прежнему закрывавший лицо, быст-ро зашагал по пустынной улице в сторону царской горы; за ним, вытерев окровавленный акинак об одежду одного из поверженных оборванцев, бросился вдогонку и его товарищ.
– Где я его видел? Где и когда? – пробормотал, глядя вслед широкоплечему, Тарулас – от него не укрылось, что чужестранец, завидев бывшего центуриона, вздрогнул и поторопился отвернуться.
– Знатные бойцы… – с восхищением поцокал языком неунывающий Пилумн, с удовлетворенным видом рассматривая окровавленную мостовую и убитых и раненных оборванцев. – С такими я бы не прочь осушить кратер повместительней, а еще лучше – подружиться. Эй, ты, чучело! – позвал он хозяина харчевни, вольноотпущенника-меота, робко выглядывавшего из двери своего заведения. – Поди сюда. На, – всучил ему несколько мелких монет. – Убери тут все, да получше. Кликнешь лекаря, кому он еще нужен, а остальных… сам знаешь…
Тучи над Пантикапеем постепенно рассеялись, и робкое осеннее солнце украдкой выглянуло через прореху в небосводе. Море все еще штормило, но ветер затих, и только у подножья акрополя шелестела мокрая трава, да роняли дождевые капли голые ветви деревьев. Широкоплечий стоял на площадке перед воротами акрополя и смотрел на море. Где-то там, за седыми клочьями тумана, его ждала Синопа. И царская китара. Расстояние небольшое, но кто знает, сколько лет еще ему шагать и шагать, чтобы, наконец, дойти?
Вздохнув, Митридат Дионис, понтийский царевич, потрепал по плечу слугу Гордия, с не меньшей тоской, чем он сам, глядевшего в морскую даль, и уверенным шагом направился к калитке в воротах, охраняемой закованными в броню стражниками. Митридат знал, что его уже ждет предупрежденный купцом Евтихом царь Боспора Перисад V Филометор, друг отца и будущий покровитель.
Когда Митридат вошел в ворота акрополя, ему почудилось, что где-то в небесной выси прогремел гром. Оглянувшись на Гордия, он понял, что тот тоже услышал – в глазах слуги плескался страх…
Пройдут годы, и на этой же горе, держа в руках чашу с ядом, Митридат вспомнит и этот день, и глаза верного Гордия, и громовое знамение, услышанное, но не понятое – ибо наши судьбы на коленях богов. Воистину – так.
ГЛАВА 2
Пантикапей встречал послов царя царей припонтийской Скифии престарелого Скилура. Стояли ясные теплые дни ранней весны, и проснувшаяся от недолгого зимнего сна степь уже успела сменить лохматую прохудившуюся шубейку серо-ржавого цвета на рытый зеленый бархат праздничной хламиды. Высокое прозрачное небо над столицей Боспора сверкало, словно драгоценный сапфир, а утреннее солнце, улыбчивое и мягкое, как женские ладони, стелило по морской лазури тканую ясным золотом дорожку. Отмытый дождями город с его белокаменными дворцами и храмами издали казался диковинным огромным цветком, выросшим среди прибрежных скал.
Посольский караван был, на удивление видавших виды пантикапейцев, многолюдный, богатый и пышный. Если до сих пор номады присылали для переговоров в лучшем случае какого-нибудь захудалого номарха с десятком воинов охраны, угрюмых звероподобных дикарей в замызганной одежде, и раба-переводчика, то теперь во главе посольства стоял Палак, соправитель Скилура, а сверкающую начищенными панцирями свиту возглавлял один из самых известных военачальников Зальмоксис, тоже сын царя скифов. Воины в свите были из знатных семей, все как на подбор рослые, надменные, закаленные в битвах. С высоты дорогих тонконогих аргамаков они снисходительно посматривали на толпящихся вдоль дороги обывателей, с нескрываемым ужасом пялившихся на страшные трофеи скифских воинов – многочисленные скальпы поверженных противников, украшавшие уздечки коней. Добытое в набегах воинское снаряжение эллинских гоплитов было богато разукрашено накладным золотом, а конская сбруя потрясла воображение городского демоса обилием драгоценных камней, вмонтированных в кожаные ремешки. На плечи Палака был наброшен алый палудамент, а Зальмоксис щеголял в атласных шароварах, украшенных золотым шитьем.
Кавалькада всадников железной змеей проползла по улицам Пантикапея и исчезла за воротами постоялого двора, где номадов ждала трапеза и короткий отдых – прием у царя Боспора был назначен пополудни. Любопытствующие граждане Пантикапея, вольноотпущенники и рабы постепенно разбрелись по своим делам, горячо обсуждая увиденное и теряясь в догадках, а у ворот посольского пристанища появилась охрана – с полсотни отборных воинов царской спиры.
Перисад с трудом сдерживал волнение: от того, как пойдут переговоры, зависело будущее Боспорского царства. Огромный форос, выплачиваемый варварам, истощил казну, постоянные стычки на рубежах хоры Боспора, временами переходящие в настоящие сражения, уносили жизни многих колонистов, а из-за этого приток чисто-кровных эллинов из метрополии иссякал на глазах. Да и то не становилось панацеей – вновь прибывшие были в основном людьми беглыми, ворами, убийцами и пройдохами, а почтенных, добропорядочных граждан можно было пересчитать по пальцам. Пантикапей оказался переполненным миксэллинами, меотами, оседлыми скифами, колхами и другими многоязычными варварами, мало заинтересованными в процветании государства; они становились источниками смут, пьянства, разврата и диких побоищ, из-за чего состоятельные горожане по вечерам боялись нос высунуть на улицу.
Зал царских приемов украсили свежей зеленью, и пряные запахи степного разнотравья приятно щекотали ноздри вольных сынов скифской равнины. Палак блистал дорогой одеждой, сшитой из персидских тканей, и золотыми украшениями такой цены, что на них можно было купить половину Пантикапея. Его кафтан был подпоясан широким боевым поясом из халибского железа, начищенным до нестерпимого блеска и украшенным чеканкой, изображающей подвиги Геракла. В руках скифский царевич держал древний бронзовый клевец с навершием в виде орлиной головы, тотэма рода Скилура – знак неограниченной власти над подданными, а в данном случае означающий посольские полномочия первостепенной значимости.
