– Он трус! Жалкий, ничтожный человечишко, – презрительно покривил полные, резко очерченные губы Диофант.
– Молодость… – с мягкой улыбкой покачал головой иудей. – Но это пройдет. К сожалению… – он вздохнул. – Если самого никчемного запаршивевшего кота загнать в угол, он может превратиться в бешеного барса.
– Я едва не помер от стыда на приеме у царицы. Перед этим… «барсом» склоняли головы самые знатные и уважаемые граждане Синопы. Нужно было видеть, как он пыжился, нужно было чуять, какие запахи источали его одежды. Несло благовониями, словно от дешевой уличной гетеры.
– А ты? Как поступил ты, мой юный друг?
– Уж я-то голову перед ним не склонил, – с вызовом тряхнул кудрями Диофант. – Постарался встать позади всех.
– Мудро, – с одобрением посмотрел на него Иорам бен Шамах. –Не нужно дразнить змею без нужды.
– Я хочу оставить службу. Буду писать трактаты по истории. Нет сил пресмыкаться перед этим выскочкой.
– А вот этого делать не стоит.
– Почему?
– Диофант, ты нам нужен. Очень нужен. И именно там, где требуются твои воинский талант и гражданское мужество.
– Нам? Прости, Иорам, но я не понял… Кому?
– Не требую от тебя слова в сохранении тайны, которую ты сейчас узнаешь. Ибо верю, что честь для таксиарха Диофанта – не пустой звук… Скоро грядут великие перемены в Понте. К ним надо быть готовым, но их необходимо поторопить, положив ради этого немало сил, а то и жизней.
– О каких переменах ты говоришь?
– Царица Лаодика управлять Понтом не способна. Мы постепенно превращаемся в провинцию Рима. Позор! На троне должен быть юный Митридат. Только он способен продолжить начатое его отцом. Свобода – не отвлеченное понятие. Смысл его – это сильное, способное постоять за себя, государство Понт. Где властвует умный правитель, где все веры равны, и никто не будет отбирать у нищего последний кусок хлеба, чтобы заплатить дань Риму, и где вместо грязных доносов и наушничества, ведущих к распрям, воцарятся труд и благоденствие. Уже есть люди, готовые поддержать и словом и делом будущего царя Понта Митридата. И ты, надеюсь, тоже будешь в их числе.
– Я готов! – взволнованно воскликнул Диофант. – Что от меня требуется?
– Выдержка и еще раз выдержка. Ты должен войти в доверие к Лаодике и получить под свое командование царскую хилию, а также галлов. Да, я знаю, что это будет трудно, – правильно истолковал Иорам бен Шамах сомнение, проявившееся на лице Диофанта. – Митридат Евергет был чересчур благосклонен к сыну гиппарха Асклепиодора. Правда, за его воинские заслуги. Но я знаю и то, что гоплиты хилии и Арторикс не потерпят тугоумных бездарей, метящих на место хилиарха
[117]
при посредничестве Клеона. А царица вовсе не глупа, и бунта в своих отборных войсках не допустит. Думаю, ей подскажут, кто достоин этого поста… – хитро улыбнулся иудей.
– Это все?
– Нет. Самое главное – уберечь юного Митридата от злого умысла. Я боюсь за его жизнь.
– Ты думаешь..?
– В этом я почти не сомневаюсь. Мне довелось предпринять кое-какие меры, чтобы уберечь его от отравителей. Но зло многолико, а Митридат не Ахилл
[118]
. Убийца царя до сих пор не найден. Кто знает, не готовит ли он снова свое зелье…
– Мне сообщили, что внезапно исчез главный евнух.
– Я знаю. На следующий день после смерти Митридата Евергета. Кто-то старательно заметает следы. Могу сказать больше – нового повара взяли в царский дворец по велению Лаодики.
– Неужели..? – Диофант содрогнулся.
– Мысли человеческие нельзя прочесть, а поступки – предугадать. И в том великая мудрость творца нашего. Добро и зло непредсказуемы, но в их противоборстве рождается то равновесие, которое не позволяет царству тьмы завладеть Землей. Как день сменяет ночь, так и эти два противоположных начала мироздания находятся в вечном движении, ведут между собой бесконечный спор. И истина в этом споре – раннее утро, когда черные тени голубеют, а свет еще не настолько ярок, чтобы ослепить зрячего. Лаодика – женщина, пусть царского рода, но в ее жилах течет кровь такого же цвета, что и у храмовой иеродулы…
Царица Лаодика бесцельно слонялась по андрону. Пустынный зал множил звуки шагов, вызывая тревожное чувство ожидания чего-то таинственного, какой-то неведомой опасности, непостижимой уму. Временами ей казалось, что следом кто-то крадется; она резко оборачивалась, ее глаза впитывали пустоту и неяркий свет заката, и вздох облегчения невольно вырывался сквозь пунцовые губы.
В андрон она приходила часто. Что-то влекло ее сюда; может, жажда уединения, а, возможно, и нечто другое, о чем Лаодика боялась даже подумать.
Государственные дела, в которые она поначалу окунулась с головой, теперь стали ее раздражать. По-прежнему ей нравилось лишь одно: восседая на троне, принимать чужеземных послов, рассыпать царские милости, а особенно – вершить высокий суд над смутьянами: их оказалось на удивление много. Преемник опального Моаферна, новоиспеченный стратег Клеон, из жадности решивший совмещать две весьма важные в Понте должности, находил заговорщиков даже там, где их и в помине не было. То, что он просто сводил счеты со своими недругами, царицу особо не волновало, хотя об этом ей не раз докладывали придворные. Главным для нее было, чтобы конфискованное у заговорщиков имущество не миновало царской казны.
– Госпожа… – служанка-галатка появилась в андроне бесшумно, словно призрак.
Лаодика вздрогнула и отшатнулась, едва сдержав возглас испуга.
– Негодная… – перевела царица дух и больно дернула служанку за ухо. – Как ты посмела… в этот час?
– Простите, госпожа, но Авл Порций Туберон… – галатка склонила голову, стараясь скрыть невольные слезы.
– Убирайся вон, дерзкая! Видят боги, я долго терпела твое своеволие. Я приказала до ужина меня не беспокоить! – царица распалялась все больше. – Вот как ты исполняешь мою волю! Грязная девка! Эй, кто там! – царица хлопнула в ладони. – Стража!
На зов Лаодики, не очень поспешая, явился хмурый бородатый галл.
– В эргастул эту мерзавку! Ну, что ты стоишь, как пень?! Уведи ее.
Галл, что-то ворча под нос, слегка подтолкнул рабыню к выходу и равнодушно кивнул, изображая поклон.
– И скажи, пусть пригласят сюда римлянина! – крикнула ему вслед царица.
Авл Порций выглядел неважно. После отъезда Марка Эмилия Скавра он остался единственным полномочным представителем Рима в Понте. Тайное стало явным – римский агент теперь вместо варварских одежд носил ангустиклаву
[119]
и занимался делами весьма далекими от торговых операций. Он еще больше похудел, а в глазах появился тревожный, лихорадочный блеск, так не свойственный его меланхолической натуре.
