Савмак пришел в себя лишь очутившись в теплой стоялой воде. Продравшись сквозь камыши, он свалился с крутого берега в глубокую промоину, оставшуюся от пересохшей реки. Промоина была обширна; она словно клещами охватывала крохотный островок, поросший низкорослым кустарником.
Подросток долго сидел по шею в воде, с тревогой прислушиваясь к волчьему гвалту. Но насытившиеся хищники не стали его разыскивать, и вскоре вой стаи растаял в надвигающемся предрассветье. Тогда Савмак выбрался на сушу и, утомленный боем с гоплитами и бешенной ночной скачкой, уснул, едва коснувшись земли.
Проснулся Савмак от жажды. Солнце уже поднялось довольно высоко, и его палящие лучи безжалостно вонзались в окаменевшую от жары землю. Испив воды из промоины и смыв засохшую грязь с лица и рук, подросток направился на поиски своего коня, вернее, того, что он нес на себе.
От скакуна остались только дочиста обглоданные кости, грива и хвост. Савмак облегченно вздохнул, завидев в траве переметные сумы; там хранилось его главное сокровище, эллинский панцирь, а также немного еды: сыр, кусочек вяленой конины и зачерствевшая ячменная лепешка. Перекусив, подросток перекинул сумы через плечо и споро зашагал на север, туда, где должен был находится Напит, город-крепость скифов. С виду Савмак казался спокойным, как и подобает воину, но его серые глаза нередко помимо воли хозяина полнились слезой, когда он вспоминал своего скакуна.
На небольшую балку подросток наткнулся случайно, уже под вечер, когда солнце утратило яркость и окунулось в зыбкое марево над горизонтом. Сначала он почувствовал запах дыма, а затем, присмотревшись, увидел тонкую полупрозрачную струйку горячего воздуха, поднимавшуюся с поверхности плоской, как стол, степи. Обрадованный и одновременно обеспокоенный Савмак на всякий случай лег в траву и, по-собачьи принюхиваясь, пополз, как ящерица, в сторону пока невидимого костра.
И только тогда, когда он едва не свалился с крутого, местами обрывистого склона, его взору наконец открылась глубокая, поросшая высоким кустарником балка, на дне которой весело журчал родник, изливаясь в небольшое озерко.
Костер был разложен на крохотной поляне, тщательно очищенной от сухостоя, рядом с ключом. Как ни присматривался Савмак, но людей поблизости он так и не заметил, хотя над костром висел большой котел с каким-то варевом, а на ветвях кустарника сушилась натянутая на деревянную рамку баранья шкура. Но соблазнительный аромат еды мало волновал подростка в этот момент: его глаза были прикованы к весело журчащим холодным струйкам родника. Жажда, мучившая Савмака с полудня, была нестерпима, и он, позабыв об осторожности, кубарем скатился вниз по склону, лег на живот и, окунув голову почти по макушку в живительную влагу, принялся с торопливым наслаждением пить ледяную воду.
– Эй ты, замри! – неожиданно раздался чей-то писклявый голос. – Иначе пришпилю к земле, как букашку.
От испуга Савмак поперхнулся, закашлялся, и невольно повернулся на бок. Чуть поодаль, держа в руках лук, стоял невысокий, сморщенный старикашка в невообразимых лохмотьях. Он был худ, скрючен, с виду немощен, но хитрое лисье лицо поражало выражением жестокости и коварства.
– Брось мне свой меч, – продолжал командовать старикашка. – Вот так… Нож у тебя есть? Нет? Ай, врешь, собачье отродье. Ну ладно, ложись ничком, а руки сложи за спиной. И смотри – шевельнешься, получишь стрелу в затылок.
Савмак безропотно повиновался. Старик разговаривал с ним на ломанном скифском языке с примесью таких же исковерканных эллинских слов, и подросток его понимал достаточно хорошо, хотя от этого ему было не легче. Савмак едва не заплакал от злости, что попал в западню, как желторотый птенец-несмышленыш.
Тем временем старикашка связал ему руки волосяным арканом.
– Ты кто такой? – спросил старый разбойник, накладывая последние узлы на ноги. – Молчишь? Ничего, я тебе язык развяжу… – рассмеялся он довольным, визгливым смешком.
Старик поторопился к котлу, в котором бурлило, выплескиваясь на дрова, варево. Помешав похлебку окоренной веткой, он возвратился к связанному пленнику.
– Значит, говорить со мной не хочешь… – снова хихикнул он с ехидцей. – И то ладно… Интересно, что тут у тебя? – принялся вытряхивать содержимое переметной сумы на землю. – О, панцирь! – с ликованием вскричал он и жадно схватил ярко начищенные пластины. – Благодарю тебя, Мать Кибела, за такую удачу! Клянусь, принесу на твой алтарь богатые дары… если, конечно, мне дадут за него хорошую цену… – старик с видом знатока принялся рассматривать чеканные изображения диковинных зверей на нагруднике. – Ц-ц-ц… – поцокал языком в восхищении. – Он и впрямь стоит больших денег. Никому его не доверю, сам продам, – наконец принял решение.
Старик завернул панцирь в грязную циновку и скрылся в кустарнике. Савмак попытался ослабить узлы, но старый разбойник знал свое дело, и подросток в полном отчаянии затих, уставившись на вечернее небо.
Возвратился старикашка уже без панциря, с охапкой хвороста. Мурлыкая что-то себе под нос, он положил хворост возле костра, а сам вдруг исчез, будто провалился под землю. И только теперь, присмотревшись, Савмак заметил вход в землянку, замаскированный срезанными ветками.
– Ей, щенок, а ведь одежонка-то у тебя справная, – задумчиво пропищал старик, когда вернулся к костру. – И рост подходящий…
Пыхтя от чрезмерных для него усилий, он подтащил Савмака к невысокому столбу у озерка, судя по отпечаткам лошадиных копыт и навозу – коновязи, помог ему встать и привязал обрывком веревки. Затем, поочередно распуская узлы на руках и ногах пленника, снял с него куртку и брюки, оставив только исподнее. Взвизгивая от радостного возбуждения, старикашка переоделся, а свое тряпье швырнул Савмаку.
– Носи на здоровье… – гнусно захихикал он, доставая из котла кусок мяса.
Захлебываясь слюной, старикашка принялся резать мясо на мелкие кусочки и глотать его, почти не пережевывая. Время от времени он визгливо ругался, и, морщась, пробовал заскорузлыми пальцами гнилые, источенные годами зубы. Насытившись, старый разбойник удовлетворенно рыгнул и поплелся в землянку, откуда вскоре раздался булькающий храп.
Отчаяние прибавило Савмаку сил. Извиваясь ужом, он выскользнул из объятий веревки, которой был привязан к столбу – видно, старик не счел нужным затягивать узлы чересчур крепко. Затем, сторожко прислушиваясь к храпу разбойника, подросток, словно соломенный куль, покатился к затухающему костру.
Углей было еще много, и Савмак, не раздумывая, сунул связанные ноги в костер. Аркан вспыхнул сразу. Боль огненным кольцом охватила лодыжки, ударила в голову. Но, закусив губы до крови, подросток стоически ждал окончания пытки.
Наконец волосяные узлы превратились в труху, и Савмак, согнувшись в три погибели, извернулся, как ласка, и протащил связанные руки под ногами. Довершить начатое теперь не составило особого труда: где зубами, а где с помощью пылающих углей узлы на руках были развязаны.
Когда разъяренный Савмак выдернул старика из землянки наружу, как журавль лягушку из-под болотной кочки, старый разбойник с перепугу потерял сознание. Подросток не стал ждать, пока он самостоятельно придет в себя: отволок старика к озерку и бросил в холодную воду…
