Озадаченный царь посмотрел на Тиграна, словно ища поддержки. Но юноша только развел руками – каппадокийского он, как и Антипатр, не знал.
– Кто вы? – неожиданно обратился к царю на чистом эллинском языке незнакомец.
– Хвала Зевсу и всем богам олимпийским! – воскликнул обрадованный царь. – Мы твои друзья, и моя благодарность к тебе безгранична. Я повелитель Малой Армении, а это, – Антипатр указал перстом на своего приближенного и царевича, – сын царя Великой Армении Тигран и Вартан Черный, начальник царской хилии. Но кто ты?
– Я благодарю судьбу за эту встречу, – с уважительным поклоном произнес незнакомец. – Приветствую великого и мудрого царя арменийцев Антипатра. Да будут боги благосклонны к твоему очагу и пусть твой дом всегда будет полной чашей. Хайре! – еще раз склонил он голову.
– С этого мгновения ты мой гость, – торжественно провозгласил царь, весьма польщенный грамотным и связным приветствием своего спасителя, что выдавало в этом лесном бродяге человека просвещенного и незаурядного. – Мой дом – твой дом… – Антипатр хотел добавить еще что-то, но тут набежала толпа слуг и телохранителей и бестолково засуетилась вокруг господина, снимая изорванные одежды и накладывая повязки на уже подсохшие царапины от когтей леопарда.
Предоставленный самому себе, незнакомец спокойно отошел в сторону, сбросил превратившиеся в лохмотья звериные шкуры, оставшись в одной набедренной повязке, и принялся врачевать свои раны. Впрочем, врачеванием его действия можно было назвать с большой натяжкой – он просто омыл все еще кровоточащие раны вином из кувшина царя и отер тело куском чистой холстины, извлеченной из охотничьей сумки. Внимательно наблюдавший за ним Тигран едва не ахнул – незнакомец оказался прекрасно сложенным юношей примерно одного возраста с царевичем. Его могучий торс, больше подходивший зрелому мужу, поражал рельефом внушительных мышц; кое-где на теле незнакомца виднелись шрамы от заживших ран, указывавших на непростые перипетии судьбы лесного скитальца.
Освободившись наконец от назойливых слуг, пытающихся показным рвением вымолить прощение у господина за свою трусость и нерасторопность, переодетый Антипатр подошел к своему спасителю. Пораженный его видом он некоторое время с восхищением рассматривал невозмутимого юношу, а затем обратился к нему с такими словами:
– Видно, мне сами боги послали тебя на выручку. В знак благодарности я сегодня принесу им богатые жертвы. Ты же ничего не бойся, можешь открыться мне смело, без колебаний. Кто бы ты ни был, я принимаю тебя с распростертыми объятиями, как сына. Мой меч и царское слово тому порукой.
Юный незнакомец некоторое время колебался, исподлобья поглядывая на окружавших их арменийцев. Затем сказал:
– Великий и мудрый царь, я тебе верю. Но позволь мне поговорить с тобой наедине.
Антипатр про себя восхитился мудростью совсем еще молодого человека. Прожитые годы и бремя царской короны научили царя осторожности. Он доверял своим приближенным и слугам, но кто может поручиться за человека, ослепленного сиянием золотых монет? И кто может порицать подобную слабость человеческой натуры, в особенности слуги, всегда в своих самых тайных помыслах лелеющего надежду разбогатеть и возвысится даже над своим господином? Похоже, это достаточно хорошо понимал и незнакомец.
Царь согласно кивнул и властным жестом отослал прочь всех своих подданых, в том числе Вартана Черного и Тиграна, сгорающих от любопытства.
Царевич видел, как юноша что-то сказал Антипатру и покорно склонил голову. Царь, похоже от неожиданности, отшатнулся, но затем, справившись с волнением, молча обнял своего спасителя. Затем Антипатр позвал слуг и приказал:
– Найдите ему подобающие знатному воину одежды. А теперь я приглашаю вас всех, – он обратился к подоспевшим придворным и арменийской знати, участвовавшей в охотничьей забаве, – разделить с нами трапезу. И вина, побольше вина – сегодня великолепный день! – с воодушевлением воскликнул царь.
Недоумевающий Вартан Черный, достаточно хорошо знающий характер своего повелителя, только подивился, заметив в карих и все еще ясных, несмотря на преклонный возраст, глазах царя огоньки необычайной приподнятости и безудержной радости.
ГЛАВА 3
Даипп, главный жрец богини Ма, благодушно взирал из глубины отделанных слоновой костью и золотом носилок на жителей Синопы, приветствовавших его поклонами. С некоторых пор, а вернее со времен воцарения Лаодики, лектики
[242]
прочно вошли в быт понтийской знати, тщившейся во всем следовать столь любезным сердцу их повелительницы римским патрициям.
Жрец за эти годы раздобрел, его морщинистое лицо разгладилось, приобрело нездоровый румянец любителя обильных возлияний. Стараясь потакать прихотям сумасбродной царицы, он стал носить облачение, напоминающее римскую претексту
[243]
. Движения его сделались неторопливыми и важными, округлый живот не могли скрыть даже просторные жреческие одежды, и только глубоко упрятанные под припухлыми веками глаза сверкали по-прежнему остро и зло.
Он направлялся во дворец, куда его срочно вызвала сама царица. Даипп было встревожился, но, по здравому размышлению, успокоился: он по чину второе лицо государства (если не считать малолетнего Хреста, соправителя и сына Лаодики, злокозненного мальчишки, дерзкого и самоуверенного), а значит, беспокоиться не о чем. Пока его голова достаточно крепко сидит на шее, не в пример бывшим соратникам и приближенным почившего царя Митридата V, ныне опальным и, по недавнему повелению царицы, поднадзорным.
Жрец с удовлетворением ухмыльнулся, вспомнив торжества по случаю чествования его святейшей особы. По указу Лаодики на городской агоре возвели памятную стелу из мрамора; подпись на ней гласила, что Даипп, сын Критона, жрец, объявлялся «другом царицы», а это уже само по себе являлось высочайшим знаком благоволения и признанием его заслуг перед государством. Казна храма изрядно опустела после двухдневных празд-ненств, но жреца это волновало мало – городской демос нужно постоянно подкармливать, как свору бездомных псов, чтобы помнили, кто их хозяин и благодетель, и не пытались укусить в самый неподходящий момент.
Неожиданно лицо Даиппа омрачилось, он даже привстал с мягких подушек лектики – ему показалось, что в одном из проулков мелькнула фигура ненавистного ему Иорама бен Шамаха, лекаря-иудея. Он не появлялся при дворе уже года четыре, жил незаметной, тихой жизнью, редко бывал на людях. Но через своих сикофантов главный жрец богини Ма знал, что проклятый и всеми отверженный иудей тем не менее по-прежнему пользуе-тся огромным влиянием среди знати, особенно провинциальной, которой правление Лаодики принесло разорение и бесчестье. Отлученая от царского двора, где теперь вольготно чувствовали себя только римляне, погрязшая в долгах по вине нахальных и жадных квиритов-ростовщиков и купцов, провинциальная знать Понта – в основной своей массе эллинизированные потомки персидской династии Ахеменидов и каппадокийцы, исконные жители побережья Понтийского царства, – постоянно бродила как молодое виноградное вино. Головы некоторых особенно рьяных бунтовщиков уже скатились с плахи, но от этого толку было мало – оскорбленная гордость желала достойного отмщения. Даипп прекрасно понимал, что до восстания только один шаг. Нашелся бы предводитель. А он был, и его ждали с нетерпением – Митридат, прямой наследник престола.
