– Не огорчайся, нам просто не повезло. Бывает, – Эрот ворковал, как голубь, склоняясь к уху Мастариона. – Но ты тоже хорош – зачем поминать под руку всякую нечисть? В следующий раз мы обязательно отыграемся. Уж я-то в этом деле мастер…
Рапсод пытался умастить елеем своего красноречия исстрадавшуюся душу приятеля, на пару с которым проиграл в кости вчерашним вечером кучу денег. Расплачивался, как обычно, Мастарион.
– Между прочим, тут неподалеку есть хорошая харчевня, – продолжал Эрот. – Хозяин хочет ее продать и уехать в метрополию. Ты еще не передумал здесь обосноваться? Нет? Я всегда знал, что ты умный человек, Мастарион. У пантикапейцев денег куры не клюют, право слово. Это тебе не Неаполис, где пропившиеся варвары расплачивались рваными портками. Уж мы тут с тобой развернемся, – с воодушевлением закончил рапсод свою тираду.
При последних словах Эрота бедный Мастарион скривился так, будто его накормили недозрелым виноградом. С обреченным видом он уселся на скамью и дрожащей рукой схватил наполненную чашу, поданую ему быстрой, как белка, меоткой, тугой и бронзовой, словно созревший персик.
– Вот с одеждой у меня и впрямь неважные дела, – Эрот, осушив две чаши подряд, с критическим видом стал рассматривать свой видавший лучшие времена хитон. – Заплаты ставить негоже, я все-таки известный кифаред, а купить новый, увы, не на что… – он бросил быстрый и пронзительный взгляд на приятеля, тут же сделавшего вид, что внимательно прислушивается к разговору воинов спиры, сидящих рядом. – Впрочем, я не ропщу… – рапсод потупился и тяжело вздохнул – чересчур громко, чтобы это могло быть похоже на настоящие терзания. – Никто меня не понимает, никому я не нужен… – на этот раз Эрот постарался – в его тихом скорбном голосе прозвучали трагедийные ноты, а на глаза навернулась слеза.
Мастарион, конечно же, все слышал и почувствовал глубокое раскаяние. Ругая себя последними словами за черствость, он повернулся к Эроту и начал подыскивать подходящие выражения, чтобы уверить друга и брата по вере в своем благорасположении к нему. Но сказать так и не успел – чья-то крепкая рука схватила его за шиворот, и грубый хрипловатый голос прорычал:
– Эй, ты, толстяк! Я не люблю, когда меня подслушивают.
Перепуганный Мастарион втянул голову в плечи и пролепетал, обращаясь к разгневанному фракийцу, воину царской спиры, возвышавшемуся над ним, как скала:
– Н-нет… Кто, я?
– А здесь есть еще такая толстая образина, как ты? – фракиец был пьян и явно нарывался на скандал.
– Клянусь всеми богами олимпийскими, у меня даже помыслов таких не было! – возопил Мастарион, бросая молящие взгляды на невозмутимого рапсода.
– Вышвырни этого борова вон, – посоветовал скандалисту его товарищ с суровым надменным лицом и длинными черными усами.
– Я не думаю, что это разумное решение, – неожиданно прозвучал твердый и сильный голос Эрота. – Этот человек – гость города, ваши разговоры его не интересуют, потому как здесь он никого не знает.
– А это что за птица? – удивился первый фракиец. – Послушай, Ксебанок, по-моему, наша харчевня стала напоминать притон для всякого нищего сброда, – обратился он к черноусому.
– Как ни прискорбно это сознавать, но ты прав, – меланхолично ответил ему Ксебанок. – Гони и другого в шею.
– Можете спокойно продолжать вашу трапезу, – сказал, поднимаясь, Эрот. – Мы уже уходим, – он наморщил нос и пробормотал с таким расчетом, чтобы его услышали фракийцы: – Мастарион, здесь и впрямь кое от кого несет, как от дохлятины. Идем отсюда прямо в термы, иначе нас будут облаивать все сторожевые псы.
– Ну-ка, постой! – скандалист схватил Эрота за локоть. – Кто это здесь дохлятина?!
– Прости меня, Мастарион, но я очень не люблю хамов и дураков, – с этими словами рапсод взял с полки керамическую ойнохою и, благодушно улыбаясь, вдруг с силой, которую трудно было угадать в его невысоком худощавом теле, опустил ее на голову фракийца.
Забияка отшатнулся, а затем медленно, будто во сне, опустился на пол; похоже, он потерял сознание.
Его приятели от неожиданности застыли с открытыми ртами, будто их хватил столбняк. Эрот дружески помахал им и, подталкивая совсем потерявшего способность что-либо соображать Мастариона, неторопливо направился к выходу.
Первым опомнился Ксебанок. Побледнев от ярости, он одним прыжком догнал рапсода и с диким визгом вскинул меч над его головой. Эрот молниеносно отшатнулся, и длинный широкий нож будто сам выпорхнул из складок хитона в его руку.
Но Ксебанок так и не смог опустить клинок на ощетинившегося рапсода – железные пальцы Пилумна сжали его запястье, и меч звякнул о плиты пола.
– Не шали, приятель, – назидательно сказал отставной легионер, поднося к лицу фракийца кулачище. – И не оправдывайся, я все видел. Твой друг – сукин сын. Негоже обижать слабых и сирых. Тем более, когда им нечем тебе ответить, – Пилумн, будучи уже в добром подпитии, ударился в философские рассуждения. – Они ведь не воины, простые граждане. Пришли сюда отдохнуть, а тут вы…
Закончить свою мысль он не успел: фракийцы загалдели, как потревоженные гуси, и вокруг Пилумна засверкали обнаженные мечи.
– Эй, да вы и впрямь шуток не понимаете, – заржал Пилумн и, схватив Ксебанока в охапку, швырнул его на нападавших. – Тарулас, клянусь Юпитером, сегодняшний вечер мне нравится, – все еще ухмыляясь, обратился он к бывшему центуриону, который вместе с Савмаком и Руфусом поспешили присоединиться к нему. – Давно мы так не веселились, – балагурил он, легко отражая наскоки разъяренных воинов спиры. – Руфус, придержи руку, – посоветовал Пилумн гиганту-римлянину, орудовавшему мечом, как дубиной – плашмя. – Это ведь не какие-то там варвары, а очень даже приятные собеседники, можно сказать, наши приятели. Благодаря им, у меня сегодня будет отличный сон. Даже без сновидений. Ну кто так держит меч? – с возмущением воскликнул он, отбивая удар одного из фракийцев. – Нет, за такое фехтование нужно наказывать… – с этими словами он неуловимо быстрым движением выбил меч-махайру из рук воина спиры; не успел тот опомниться, как кулак Пилумна ударил его в грудь, будто таран стенобитной машины, и фракиец грохнулся на пол.
– Лохаг Ксебанок! – худощавый черноволосый вое-начальник высокого ранга, судя по золотому значку на груди, бестрепетно шагнул между сражающимися и вперил свои пронзительные черные глаза в тяжело дышавшего фракийца. – Ты арестован. За нарушение порядка в общественном месте. Сдай оружие. Вы – немедленно в казармы, – приказал он остальным воинам спиры. – Сутки стоять с полной выкладкой. Кто уснет – получит полсотни палочных ударов. Поторапливайтесь!
Военачальник проводил взглядом фракийцев, и обернулся к нашим героям.
– Кто такие? – резко спросил он.
– А ты кто такой? – буркнул раздосадованный Пилумн – он напоминал ребенка, у которого отобрали любимую игрушку.
– Лохаг Тарулас, лохаг Пилумн, гоплит Руфус и гиппотоксот Савмак, – бодро доложил бывший центурион, стараясь закрыть спиной начавшего яриться Пилумна.
