С тех пор любое, даже самое невинное, упоминание о детородных органах он принимал на свой счет и сразу же хватался за саблю. А поскольку рубака он был знатный, то у записных острословов шансы остаться в живых практически равнялись нулю.
– Когда уйдем, батька? – понизив голос, спросил Петро. – Сил терпеть уже нет никаких.
– Как дороги подсохнут и леса закудрявятся, так и сорвемся, – ответил Гамалея. – Иван, как там у нас с провиантом?
– Дней на десять хватит.
– Мало. Нужно больше.
– Знаю, – хмуро ответил Солонина. – Но кормят нас как собак. Лишь бы не сдохли. Бутурлин, чтоб ему было пусто, скаредный, как наш пан полковник.
Поначалу казаки получали по рублю на рядового и чуть больше на старшину, и по одному кулю муки в месяц на четырех казаков; кроме того, они имели сухари, крупу, сукно, свинец и порох. Но теперь им выдавали в месяц лишь куль муки на шестерых и четверик круп на четверых, а про денежное довольствие уже никто и не вспоминал. Не получая в течение нескольких месяцев ни единой копейки, казаки распродали все свое имущество, обносились и стали похожи на нищих. Замысел побега вызрел в голове Василия. Несмотря на молодость, он проявлял незаурядные способности предводителя. То ли ему передался каким-то образом колдовской талант Мусия Гамалея воздействовать на человеческую психику, или таким уж уродился, но Василий обладал даром красноречия и мог убедить любого.
– Туши костер! – вдруг крикнул Яков Шаула. Он был в «дозоре» – наблюдал за дорогой, забравшись на крышу недостроенного флигеля.
– Что там, Яков? – спросил Гамалея.
– Паны скачут. И, кажись, среди них наш хозяин.
– Про волка разговор, а он до хаты, – сокрушенно покачал головой Мусий. – Казан с кулешом спрячьте…
Кавалькада всадников приближалась. Впереди ехала карета с царскими гербами, а за ней знакомый казакам возок Бутурлина.
– Царь! – загомонили казаки. – Сам царь!
– Гаспид
[6]
… – с ненавистью буркнул Гамалея.
Карета остановилась, не доехав до дачи Бутурлина. Из нее вышел царь Петр, потянулся до хруста в костях и сказал, окинув взглядом обширный пустырь:
– Место подходящее. Церковь не должна стоять на пустыре. Лопату мне!
Ему дали лопату, и Петр Алексеевич, скинув сюртук, принялся копать ямки, а царский денщик Алексей Татищев, разбитной круглолицый малый с румянцем на всю щеку, начал бросать в них желуди.
– Здесь будет дубовая роща, – молвил государь российский Бутурлину, смахнув пот с чела; князь-папа топтался вместе со свитой позади. – Знатная землица… – И снова принялся за работу.
Бутурлин кисло скривился и пожал плечами – мол, на государя напала очередная блажь, а им – терпи; пора бы и за стол. Солнце вон уже где, а во рту еще не было и макового зернышка. Стоявший рядом придворный начал что-то шептать на ухо князю-папе – наверное, скабрезный анекдот, – и Бутурлин, неожиданно для самого себя, громко хихикнул.
Услышав смех, Петр гневно обернулся.
– Понимаю! – сказал он резко. – Ты мнишь, что не доживу я до матерых дубов. Правда! Но ты – дурак; а я оставляю пример прочим, чтобы, делая то же, потомки со временем построили из них корабли. Не для себя тружусь, для пользы государства. Впрочем, что с тебя, дурака, возьмешь. Слаб ты умом… Петрушка. Ну-ка, скидывай кафтанье и берись за работу. Живо! Будешь ямки рыть вместе со мной.
– Государь, как же я… без лопаты? – заныл Бутурлин.
– Руками копай! – взвился Петр. – Разожрался как боров. Придется немного растрясти жирок. Да перстни-то сними со своих холеных ручек.
Свита словно онемела; придворные даже дышать перестали. Лишь гвардейцы Преображенского полка – охрана – посмеивались над незадачливым князем-папой; бесшабашные удальцы не шибко боялись царского гнева.
Гвардейские полки пополнялись молодежью из лучших дворянских фамилий, служивших в них не только офицерами, но и в качестве рядовых. Условия, при которых выросло и воспиталось это молодое поколение, были иными, чем те, при которых мужали их отцы. Реформы Петра I застали юных отпрысков дворянских фамилий не в зрелые годы, когда бы уже сложились убеждения, взгляды и привычки. Они слышали шум реформ с детской колыбели; их юность проходила под впечатлением постоянных преобразований, поэтому им не пришлось испытать резкий перелом, разрушивший старые священные обычаи, которые были так дороги их отцам.
Поэтому в гвардии не только отсутствовала какая-либо преданность старине, но явно проявлялось сочувствие нововведениям Петра Алексеевича. Понятно, что в этой среде не было у царя врагов, и тем объяснялось его расположение к гвардии. Нередко Петр давал гвардейским офицерам, как особенно доверенным людям, поручения, которые ставили их несравненно выше положения, занимаемого ими на ступенях служебной лестницы.
Казаки, спрятавшись от греха подальше за деревьями, покатывались со смеху, наблюдая за тем, как Бутурлин, обливаясь потом, рыл голыми руками ямки под посадку. Наконец кто-то из гвардейских офицеров сжалился над ним и поскакал на дачу Бутурлина, откуда привез несколько лопат. Вскоре почти все придворные старательно копировали государя, не очень умело орудуя главным инструментом землекопа.
Спустя два часа участок длиною 200 и шириной 50 шагов был засажен. Петр с удовлетворением посмотрел на перепаханный пустырь, вытер руки носовым платком и сказал, обращаясь к Бутурлину – уже вполне миролюбиво:
– Прикажешь, Петр Иванович, своим слугам, чтобы бережно ухаживали за этой рощицей. А для начала пусть хорошо польют посаженные желуди. Да воду надо брать не соленую, не с прибрежных колодцев! Воду возить с реки, и брать ее нужно выше по течению.
– Всенепременно, государь… будет исполнено, – кланялся Бутурлин. – Не изволите ли откушать?
– Недосуг… позже, – бросил Петр, усаживаясь в карету. – Возвращаемся в Петербург. Меня ждут дела.
Бутурлин бросил злобный взгляд на дачу, – наверное, ему очень хотелось немедленно отыграться за свой позор на казаках – и поторопился забраться в свой возок.
– Пошел! – рявкнул он кучеру. – Да побыстрее ты, образина!
* * *
Кабинет-секретарь Алексей Макаров прилежно скрипел пером, едва не уткнувшись носом в бумажный лист. Петр, вышагивая своими длинными, словно циркуль, ногами по собственной канцелярии, которая называлась Кабинетом Его Императорского Величества, диктовал:
– Которые отрубки и сучья есть в остатке от корабельных лесов, тако ж которые впредь оставаться будут, и оные велите отдавать на дело пушечных колес, на косяки и на спицы; тако ж и на станки пушечные, ежели которые отрубки будут годны. При рубке леса оставлять и беречь кудреватые березы, потому что сибирская береза для ружейных лож лучше клена. Записал?
