– Пять! – отрезал Мусий, поднимаясь из-за стола. – И ни дня больше. Не уложишься в срок… что ж, тогда пеняй сам на себя.
С этими словами старый характерник и покинул шинок. Он был уверен, что Лейзер разобьется в доску, но парусину достанет.
Мусий не ошибся. Спустя полчаса два молодых еврея на добрых конях уже летели к Голому перевозу. Лейзер глядел им вслед, кусал нижнюю губу и от нетерпения притопывал, словно таким образом мог ускорить их возвращение…
На шестой день после начала подготовки к морскому походу все было готово. В том числе и новые паруса. Лейзер, получив за них добрый куш, сиял как те золотые, что звенели в его кошельке.
Оборудованные «чайки» уже ждали казаков все в тех же плавнях, где они строились. Малашенко наказал держать их там из опасения, что о подготовке к морскому походу узнают татарские лазутчики. Конечно, в последние годы их стало гораздо меньше – Сечь и так была на виду, но все же некоторые мурзы не отказывали себе в удовольствии натаскивать на фактически бесправных запорожцах своих молодых воинов, которые все больше и больше наглели.
Иногда из-за озорства они умыкали целые семьи зимовых казаков для продажи на невольничьем рынке, а когда сечевики догоняли молодых наглецов и с боем возвращали ясыр, тогда хан грозил запорожцам разными карами и требовал выплатить большой штраф.
В «чайки» уже было погружено и огненное зелье, и квадранты
[117]
для определения направления пути, и продукты – сухари, пшено, соломаха, сушеное мясо и рыба, а также высушенный и измельченный в порошок корень аира – весьма действенное лечебное средство от воспаления кишечника. Там же стояли бочонки с ключевой водой, в которые священник опустил серебряные крестики – чтобы вода хранилась подольше.
Воды было немного, и ее взяли лишь потому, что в поход шла в основном молодежь. Бывалые запорожцы в морском плавании утоляли жажду жидкой соломахой, которая была им и пищей и заменяла воду.
Не было в челнах лишь никаких спиртных напитков. В походе запрещалось пить горилку под страхом смертной казни. Только на поясе у сотников – атаманов челнов, и есаулов висели фляжки с крепкой оковитой для обработки ран и поддержания духа у тех, кто готовился предстать перед всевышним.
Торжественный молебен отслужили после обеда. Странное зрелище представляли казаки, собравшиеся перед церковью на майдане, где происходило действо. Они напоминали шайку оборванцев, потому что в поход запорожцы всегда надевали все самое ветхое и старое – чего не жалко. Но начищенное до блеска оружие, которым казаки были увешаны с головы до ног, и суровые сосредоточенные лица подсказывали постороннему наблюдателю, что это не какие-нибудь нищие, а суровые бесстрашные воины.
После молебна все выпили по «прощальному» ковшу медовухи, перекрестились на храм Божий и колонной вышли из ворот Сечи. Жители предместья провожали их молча; но у каждого в глазах стоял тоскливый вопрос – что-то теперь будет? Никто из них не знал ни цели похода сечевиков, ни как он будет совершаться (за исключением Лейзера; но шинкарь быстрее дал бы отрезать свой язык, чем сболтнуть лишнее). Но все были уверены, что предстоят серьезное разбирательство с ханом (который запретил запорожцам любые воинские походы не под его бунчуками), и кто знает, чем оно закончится…
Степь цвела. Весна стремительно ворвалась на ее бескрайние просторы и вдохнула живительные силы в забывшуюся в летаргическом зимнем сне пожухлую траву, которая оживала на глазах. Молодые стебли росли так быстро, что вечером можно было лечь спать на голом месте, а проснуться на зеленом ковре, в котором легко укрыться. И только камыши в устье Днепра по-прежнему стояли плотной стеной цвета светлой глины, помахивая густыми темными метелками, и ни единый новый росток не поднимался над мелководьем, потому что вода в реке еще не прогрелась как следует.
Сторожевой разъезд Буджакской орды в составе трех человек неторопливо ехал по степи. Берег Днепра был неподалеку – на расстоянии десяти полетов стрелы. Низкорослые мохнатые лошадки ордынцев временами тонули в прошлогоднем сухостое, и над безбрежным ковыльным морем виднелись лишь головы их хозяев.
Неожиданно одна из лошадок тихо заржала. Татары насторожились и напрягли зрение и слух. А старший из них – самый опытный – слез с седла и приник ухом к земле. Когда спустя какое-то время он снова забрался на лошадь, его узкие раскосые глаза и вовсе превратились в щелки, а на лоснящемся от жира лице появилась довольная улыбка. Он молча показал своим товарищам грязный палец, и ордынцы быстро разъехались, чтобы охватить как можно большее пространство.
По степи скакал казак. Похоже, ехал он издалека и сильно торопился, потому что его конь был весь в мыле. Удивительно, но казака это обстоятельство ничуть не волновало и он продолжал гнать своего скакуна, не жалея нагайки.
Татары выметнулись ему навстречу с трех сторон. В воздухе зазмеились арканы, но казак нырнул под брюхо жеребца, тем самым избежав пленения, а когда опять оказался в седле, в его руке матово блеснул пистоль. Раздался выстрел, и возвышавшаяся над сухостоем голова одного из ордынцев исчезла, будто ее сшибли камешком.
Ордынцы завыли как волки и, обнажив сабли, начали стремительно сближаться с казаком. Но он оказался на удивление шустрым. Бросив пистоль, казак мигом сдернул с плеча самопал и выпалил второму татарину едва не в лицо, так близко к нему были ордынцы. Татарина смело с седла будто сильным порывом ветра.
Но третий уже замахнулся саблей, и казалось, что казаку пришел конец. Он не успевал ни защититься, ни уклониться. И тут случилось то, чего никак не ожидал ордынец. Казак словно взлетел над седлом своего коня, и сабля татарина поразила пустоту. А в следующий момент каблук казацкого сапога проломил ордынцу висок, и освобожденная от груза татарская лошадка, до этого по-волчьи скалившая зубы и готовая перегрызть горло коню казака, тут же успокоилась и начала мирно пастись, благо на пригорке, где происходило действо, было много молодой сочной травы.
Казак не стал искать оброненный им пистоль, не говоря уже о том, чтобы увести с собой добычу – лошадей ордынцев, представлявших немалую ценность для воинских забав. Это были специально обученные боевые кони, повинующиеся командам, как собаки. Они были неутомимы в беге, неприхотливы в еде и в битвах сражались наравне с хозяевами – били копытами и кусались. А когда раненый хозяин оставался один на один со степью, ордынский конь мог противостоять волчьей стае, отгоняя кровожадных хищников от своего господина и повелителя.
Успокоив свистом, напоминающим соловьиную трель, жеребца, который дрожал от боевого возбуждения, казак дал ему шенкеля, и конь пошел галопом. Вскоре казак уже был на берегу Днепра, в лесных зарослях, напоминавших обитые зеленым бархатом ножны, в которые был вложен серый клинок одного из рукавов могучей реки. Там он сложил ладони у рта лодочкой и закричал пугачом: «Пу-гу! Пу-гу Пу-гу!»
