Войска 3-го Украинского фронта, перейдя в наступление, при поддержке массированных ударов артиллерии и авиации, прорвали сильно укрепленную и развитую в глубину оборону противника южнее города Бендеры и за три дня наступательных боев продвинулись вперед до 70 километров, расширив прорыв до 130 километров по фронту.
В ходе наступления войска фронта освободили более 150 населенных пунктов, в числе которых районные центры Молдавской ССР Каушаны, Чимишлия, Волонтировка, районные центры Измаильской области Манзырь, Тарутино, крупные населенные пункты Киркаешти, Урсойя, Заим, Тараклия, Стурзень, Лейпциг, Березина, Красна, Фараонь, Слобозия, Пуркарь и железнодорожные станции Киркаешти, Каушань, Заим.
Наши войска перерезали железную дорогу Бессарабская – Белгород Днестровский (Аккерман).
На других участках фронта – поиски разведчиков, в ряде пунктов идут бои местного значения».
Эпилог
В один из сентябрьских дней 1945 года на небольшой украинской станции ненадолго остановился эшелон, состоящий из вагонов-теплушек, в которых ехали солдаты Красной армии, возвращаясь в родные края после победы над гитлеровской Германией. Несмотря на раннее утро, перрон полнился людьми. Это не были будущие пассажиры поезда. И встречающих среди них не наблюдалось.
Основную человеческую массу, запрудившую крохотный перрончик, составляли женщины – и совсем пожилые, и в годах, и молодухи, на щеках которых играл здоровый румянец, а тугие, обтянутые ситцевыми кофточками груди вызывали невольные вздохи вожделения у солдат, толпившихся возле раздвижных дверей вагонов.
Ну и, понятное дело, тут же вертелись вездесущие пацаны. Они вьюнами ввинчивались в толпу и плавали в ней и впрямь как юркие рыбешки в воде, выныривая в самых неожиданных местах, едва не под колесами паровоза.
В руках женщин почти не было видно цветов, как в первые дни и недели после Победы. Первый заряд эйфории уже прошел, уступив место тревоге и извечному вопросу солдатки: «Вернется ли мой?…»
Этот вопрос так явственно читался в глазах женщин, толпящихся на перроне, что некоторые ветераны, просоленные походным потом, как тарань, и обвеянные всеми ветрами Европы, не выдерживали его напора и тушевались. Они закуривали «козьи ножки» и укрывались за густой дымной завесой от женских взглядов, из которых буквально струилась неземная печаль вперемешку со страданиями.
Правда, гостинцами солдатиков все же привечали. В основном это были фрукты – яблоки и груши. Год на это добро выдался урожайным, и бабки только успевали передавать полные ведра с краснобоким наливным угощеньем в крепкие солдатские руки.
На станции сошли только двое – капитан и старшина. Едва они ступили на перрон, как горящие надеждой взоры всех женщин обратились в их сторону. Что касается молодок, то у тех и вовсе оборвались сердца, рухнули в какие-то космические глубины – и капитан, и старшина были писаными красавцами. По крайней мере так показалось женщинам.
Возможно, этому восприятию поспособствовали многочисленные ордена и медали, которые едва помещались на груди бравых воинов. В их сиянии русоволосый капитан и цыганистый с виду старшина виделись едва не полубогами войны. Тем более что ни роста, ни стати им было не занимать.
– Счастливые… – с тоской прошептала молодица в черном цветастом платочке; с мая сорок пятого не было такого дня, чтобы она не приходила на станцию встретить очередной эшелон.
Этот шепот пронесся над толпой как тихое дуновение ветерка. И все сразу поняли, кто именно счастлив – те женщины, которые дождались двух таких соколов.
– Бабушка, скажите, пожалуйста, как добраться до Бережков? – спросил капитан у старушки, которая стояла немного в стороне от остальной массы женщин.
Он был совсем еще молод, но в его ладно скроенной фигуре уже чувствовалась мужская сила, а крепкие мозолистые пальцы могли завязать в узел толстый гвоздь.
– А вон тудой идить, – показала старушка. – Тилько до Бережкив далэко…
– Ничего, мы дойдем, – бодро сказал капитан. – Мы привычные…
Забросив за плечи туго набитые вещмешки, капитан и старшина размеренным, но быстрым шагом пошли по дороге, на которую указала старушка.
Все пристанционные пути были забиты разбомбленными составами с немецкой техникой. Но теперь она годилась лишь на металлолом.
– Да-а, – протянул старшина, – неплохо поработали наши летуны… Я всегда им завидовал. Одна бомба, точно положенная в цель, – и Гитлер капут, двух-трех взводов фрицев как не бывало. «Чому я нэ сокил, чому нэ литаю…» – затянул он украинскую песню.
– Ну, мы, Иван, тоже кое-что сделали, – возразил ему капитан. – И немало… – Он невольно прикоснулся к своим наградам.
– Эт точно, командир… – Старшина весело подмигнул. – Приеду домой, налеплю из глины фрицев, – тех, кого лично отправил на тот свет; я почти всех их помню – обожгу фигурки в печи, и выставлю на полку в сарае, возле свиней. Думаю, этих жмуриков на батальон наберется.
– Зачем?
– А ежели кому-нибудь из-за бугра захочется еще раз проверить нас на прочность, то приведу этих сукиных сынов в свой свинарник на экскурсию. Гляди, ума у них и прибавится.
– А почему фигурки поставишь именно в свинарнике?
– Потому что только у свиней есть неистребимое желание совать свое рыло в чужой огород.
Капитан весело рассмеялся. Старшина к нему присоединился, и какое-то время радостный смех оглашал лесную дорогу, по которой они шли в Бережки.
Казалось, что не было особых причин для буйного веселья, но это смеялась сама молодость, избежавшая лап хищного кровожадного зверя, которого капитан и старшина совсем недавно добивали в его берлинском логове. Об этом свидетельствовали совсем новенькие медали «За взятие Берлина», искрящиеся мелкой латунной зернью.
Это были Маркелов и Татарчук. Старшина уволился из армейских рядов вчистую, а капитана не отпустили, лишь дали месяц для отдыха. В разведотделе армии ему намекнули на какую-то новую деятельность по его фронтовой «специальности», и пока ехали в эти края, Маркелов терялся в догадках.
Разведчики решили навестить деда Петра Пригоды, своего погибшего друга, чтобы передать старику личные вещи внука и кое-какие документы. Так они договорились еще в 1943 году: если кому-нибудь из них будет не суждено дожить до победы, то родным об этом сообщат кроме военкомата с его похоронками и фронтовые товарищи.
Миссия была тягостной, и Маркелов, и Татарчук это хорошо понимали, но не сдержать слово не имели права…
Хату Петра Пригоды разведчики нашли не сразу. Конечно, Петро много рассказывал о своем селе, но оно так изменилось за годы оккупации, что, пожалуй, и сам Пригода мог его не узнать.
Село почти полностью было сожжено карателями и напоминало кладбище, где вместо надгробий торчали печи с трубами. Лишь в центре каким-то чудом уцелели школа (вернее, ее стены; они были кирпичным, очень толстыми и прочными, дореволюционной постройки) и церковь; снаряд прошил ее насквозь, но внутри не взорвался.
