Клятва эта совершена в сто пятьдесят седьмом году, месяца даисия
[59]
, как царь Фарнак считает» Рим… Асклепиодор озабоченно потер виски и в раздражении прикрикнул на виночерпия, вовремя не наполнившего кубок, – тот засмотрелся на стайку дельфинов, резвившихся прямо по курсу триеры. «…И будут соблюдать дружбу с римлянами…» Хороша дружба!
«Освященная» штандартами римских легионов, готовых в любой день обрушить свою мощь на раздираемую междоусобицами Элладу, а попутно прихватить и все ее колонии на берегах Понта.
Евксинского. Вот царь Фарнак и лебезит перед римским сенатом, задабривает дорогими подарками консулов и трибунов. Что ж, в деле держать нос по ветру Фарнак не знает себе равных, и лишний раз подчеркнуть ничего не обязывающими фразами свое расположение и уважение к Риму, конечно же, не помешает. Правда, при дворе поговаривают, что на этот раз царь Фарнак приказал текст договора вырезать на мраморной плите и выставить для всеобщего обозрения – в скором времени ожидали прибытия в Синопу довольно представительного римского посольства.
«…Буду помогать им, поскольку позволит мне время…» Асклепиодор ехидно ухмыльнулся, вспомнив послов Херсонеса – Матрия и Гераклия, – они от радости и умиления готовы были целовать прах из-под ног старого интригана – как же, добились долгожданной помощи…
Асклепиодор, опытный дипломат, не хуже царя Фарнака понимал, что договор без соответствующего подкрепления военной мощью Понта останется просто клочком пергамента. Послать сильный воинский отряд для защиты Херсонеса? Много ли толку будет от этого, да и кто может поручиться, что эти войска в скором времени не понадобятся царю Понта, прекрасно сознающему неопределенность и неустойчивость своего положения на троне. Если позволит время…
И тогда царь Фарнак вспомнил о повелителе роксолан, уже много лет враждующем со скифами. Это был выход, и царь Фарнак I Понтийский отправил лучших своих дипломатов – Асклепиодора и тавра-переводчика Тихона – к царю Гаталу.
ГЛАВА 10
Гатал хмуро слушал захмелевшего Асклепиодора – посол, облокотившись на плечо Тихона, нес что-то несуразное. Это было видно по выражению лица тавра-переводчика, с трудом сохранявшего спокойствие. Иногда гримаса неудовольствия и даже гнева искажала строгие, словно высеченные из темного камня, черты лица Тихона, но тут же уступала место почтительному вниманию к словам посла. Переводчик пытался облечь их в осмысленные, приличествующие полномочному посланнику царя Фарнака выражения, чтобы не оскорбить повелителя роксолан, на союз с кем царь Понта возлагал большие надежды.
Асклепиодор, довольный сверх всякой меры удачным окончанием отнюдь не безопасного путешествия, поглощал вино в количествах, способных свалить и значительно более стойкого к возлияниям человека, чем гражданин Синопы. В начале пиршества по случаю прибытия посольства он, надев свои лучшие одежды, важно восседал рядом с царем Гаталом и, стараясь не уронить посольское достоинство, почти не пил хмельного в противовес варварам, приближенным царям.
Гатала, – те лакали вино кто кубками, кто деревянными резными чашами, подвешенными к поясу, а кто и из человеческих черепов, украшенных чеканным золотом, что вызывало в душе Асклепиодора ужас и отвращение. Но он не подавал вида, так как был заранее предупрежден Тихоном об этом, весьма кощунственном с точки зрения эллина, обычае варваров – как сармат так и сколотов – пить вино или оксюгалу из черепа врага, побежденного в бою.
Но вскоре несколько кубков, собственноручно поднесенных послу царем роксолан, развязали язык чопорному Асклепиодору. Он махнул рукой на всяческие условности и, уже не церемонясь, пробовал разнообразные заморские вина. Их изобилие поражало даже видавшего виды дипломата: здесь были сладкие хиосские и книдские, терпковато-кислые родосские, многолетней выдержки, густые и золотисто-желтые на цвет кипрские вина, не говоря уже о более дешевых и доступных варварам винах местного производства – из Ольвии, Тиры, Истрии.
Тихон, сгорая от стыда, позвал воинов, сидевших неподалеку, – их было десятка два; остальных предусмотрительный и осторожный триерарх на берег не отпустил. Когда посла общими усилиями усадили в лодку, чтобы увезти на корабль для отдыха, к Тихону подошел начальник телохранителей царя Гатала и, льстиво изогнувшись, почти шепотом попросил пройти в юрту предводителя роксолан.
«К чему такая таинственность?» – недоумевал Тихон, придерживая плащ – его накинул ему на плечи начальник телохранителей – и вышагивая вслед за ним в полной темноте среди потухших кострищ.
Отец Тихона, тавр из племени синхов, жил в городе Плакии, где у него были большой дом и земельный надел; его он сдавал в аренду, потому что принадлежал к довольно редкому у тавров купеческому сословию. Торговые караваны отца ходили к Меотиде, в степи сколотов и даже в земли будинов и гелонов. Маленький Тихон редко видел отца – тот сам водил караваны, – но когда он возвращался домой, мог сутками сидеть и слушать его рассказы о дальних землях, о племенах, с которыми отец вел торговлю, об обычаях этих племен. Отец, знающий много языков, что было необходимо при его занятии, диву давался прилежанию и необычайным способностям, обнаружившимся у сына при изучении чужой речи. В девять неполных лет Тихон свободно владел почти всеми языками и наречиями, на которых изъяснялись племена, живущие на берегах Понта Евксинского, Меотиды, рек Борисфена, Тираса, Истра, Гипаниса, Сиргиса, Танаиса и Аракса.
Однажды Тихона в десятилетнем возрасте отец, несмотря на возражения матери, взял с собой в очередную поездку. И когда через полгода возвратился, нанял для Тихона учителя-эллина, бежавшего из Керкенитиды
[60]
, захваченной сколотами, и попавшего в рабство к сатархам; у них его выкупил правитель Плакии, покровитель отца Тихона, затем уступивиший эллина за определенную мзду всеми уважаемому купцу. Вскоре Тихон мог уже довольно сносно изъясняться на языке эллинов и научился писать. Возможно, в будущем Тихон стал бы, как и его отец, купцом, хотя особого влечения к торговле не ощущал, но события повернулись так, что двенадцати лет он попал на невольничий рынок в Синопе.
Тот день, так круто повернувший его судьбу, Тихон запомнил во всех подробностях. Уже будучи рабом, лежа в тесной вонючей клетушке, куда на ночь запирали таких же несчастных, как он.
Тихон, закрыв глаза, снова и снова переживал бой, лишивший его отца…
Отец Тихона задумал обзавестись своим торговым флотом, чтобы вести морскую торговлю с колониями эллинов в Понте Евксинском. Средства для этого предприятия у него были, дело оставалось за малым – построить или приобрести несколько судов. И когда ему подвернулись на торжище в Херсонесе три старые караки
[61]
, он долго не колебался. С командой вопрос решился быстро: тавры – прирожденные мореходы и нередко соперничали с сатархами в их пиратском промысле. Первый рейс в Горгиппию
[62]
прошел удачно, с большой прибылью для купца, а во второй – в Тиру – он взял Тихона, не устояв перед слезными просьбами своего любимца…
