ГЛАВА 12
Огромный бурый медведь ворошил муравейник. Запустив мохнатую когтистую лапу поглубже и смешно мурлыкая от нетерпения, он некоторое время ожидал, пока муравьи облепят ее черной жалящей рукавицей, затем совал лапу в пасть и с наслаждением обсасывал. Иногда какой-нибудь особо прыткий муравей заползал ему в нос, и тогда медведь долго чихал и тер глаза, качая при этом головой и притоптывая лапами.
Наконец медведь, насытившись, оставил полуразрушенную муравьиную кучу и шумно затопал к ручью, чтобы запить муравьиную кислинку обжигающим холодом ключевой воды. Он долго выбирал место для водопоя, потому что берега ручья были крутыми, обрывистыми. Цепляясь лапами за стволы деревьев, он пытался дотянуться мордой до быстрых журчащих струек, но тонкоствольный лозняк сгибался под его тяжестью, трещал, комья дерна плюхались в воду и расплывались грязно-коричневыми пятнами, а отхлебнуть глоток-другой, не замочив лап, медведю не удавалось. Тогда, вконец разозленный, он рявкнул – ругнулся, видимо, – и со всего размаху ухнул в ручей. Подождав, пока уляжется муть, начал пить – обстоятельно, не спеша. Утолив жажду, вскарабкался на берег, отряхнулся, поточил когти о ствол старой осины – наметил границы своих владений. Опустился на все четыре лапы, принюхиваясь, с шумом втянул свежий, утренний воздух – и вдруг так и застыл, высоко подняв черный влажный нос. Маленькие глазки среди густой шерсти хищно блеснули, неуклюжая туша лесного хозяина подтянулась, под шкурой неожиданно обозначились литые бугры мышц. Медведь бесшумно и быстро двинулся вниз по ручью – запах свежей крови, вместе с утренним туманом расползающийся по лесным зарослям, разбудил в медведе инстинкт хищника…
Человек лежал неподвижно, скрючившись. Одной рукой он вцепился в сухую ветку, а вторая судорожно сжимала рукоятку ножа. Иногда его тело сотрясала мелкая дрожь; он тихонько стонал, но попыток подняться на ноги или сменить неудобную позу не делал – видимо, сознание покинуло его.
Медведь остолбенело уставился на человека. Некоторое время зверь стоял неподвижно, дыша тяжело и часто; затем как-то робко шагнул к нему, обнюхал с ног до головы и принялся тормошить, тыкаясь носом. Человек застонал, открыл глаза. С трудом повернулся – и увидел косматую ушастую голову медведя, попытавшегося лизнуть его в лицо красным шершавым языком. Ужас исказил лицо человека, он захрипел, пытаясь закричать. Рука с ножом взметнулась, направляя удар в грудь медведю, но на полдороги остановилась и, выпустив клинок, вяло упала на землю – человек снова потерял сознание…
Огонь настигал. Вот он уже охватил острыми жгучими языками ноги, затем грудь, лицо…
Красные искры залетали через горло в желудок, и нестерпимая жажда превращала кровь в густую жижу; она уже не текла, а каталась в жилах мириадами крохотных упругих шариков.
– Пи-ить… Пи-ить… – еле слышно прошептал Тимн и открыл глаза.
Солнце стояло в зените. Его палящие лучи нашли брешь в крыше небольшого шалаша, где на куче сена лежал кузнец. Где-то неподалеку горел костер – легкий прозрачный дым изредка заползал в шалаш.
Тимн застонал; сначала тихо, затем громче. Чьи-то торопливые шаги заглушили треск сучьев в костре, и в шалаш, пригнувшись, вошел старик. Бережно приподняв голову кузнеца, он поднес ему чашу с водой. Холодная ключевая вода потушила огонь внутри, прояснила сознание. Заботливо пододвинув под голову Тимна охапку сена и заткнув дыру в крыше, старик вышел наружу и через некоторое время возвратился. В руках он держал закопченный глиняный горшок с каким-то варевом из ароматных трав. Кузнец попытался о чем-то спросить старика, но тот прикрыл ему рот ладонью, а затем большой, грубо оструганной деревянной ложкой принялся вливать ему едва не в горло терпкий на вкус отвар. После нескольких глотков легкая приятная истома охватила тело Тимна, и он погрузился в крепкий целительный сон…
«Тиу-ить, тиу-ить!..». Звонкие рулады ранней птички оборвали нити сновидений, и кузнец проснулся. Через входное отверстие шалаша виднелся серый клочок предутреннего неба, где все еще горели поблекшие звезды. Прозрачный туман опустился росой на травы, обволакивая тело неприятной дрожью озноба.
Тимн потянул на себя одеяло, сшитое из заячьих шкурок, с трудом приподнялся, сел и, укутавшись в теплый мягкий мех, попытался сообразить, где он и что с ним. Грудь, туго перевязанная свежим лыком, и тупая боль в спине воскресили в памяти недавние события: бешеный галоп жеребца, дождь стрел вдогонку, резкая всепоглощающая боль, затем хлесткие удары веток по лицу – и все. Если не считать каких-то кошмарных видений, от которых осталось только смутное беспокойство. Тимн быстро пошарил руками вокруг себя и, нащупав рукоять ножа, лежащего у изголовья вместе с его маскировочной одеждой – собачьими шкурами, – крепко сжал оружие.
Затем, придерживаясь за стенки шалаша, медленно встал и, пошатываясь от слабости, вышел наружу.
Шалаш стоял позади небольшой приземистой хижины, возле поленницы дров и кучи хвороста. Прямо перед входом чернело круглое пятно кострища; в нем кое-где посверкивали затухающие угольки. Рядом с костром, под пышными кустами шиповника, виднелась куча сена, прикрытая медвежьей шкурой. Тимн сделал шаг, другой и, споткнувшись, едва не грохнулся на землю, но вовремя ухватился за ствол тоненькой чахлой березки.
Неожиданно шкура зашевелилась и превратилась во внушительную медвежью тушу! Тимн, холодея, оглянулся, как бы ожидая помощи и чувствуя, что ноги отказываются ему служить, начал черепашьими шагами пятиться назад, к шалашу, словно тот мог его защитить от огромного зверя. Медведь шумно выдохнул воздух, фыркнул, и, как показалось Тимну, с укоризной посмотрев в его сторону, не спеша потопал в глубь леса, при этом слегка припадая на правую лапу.
– Уже на ногах! Вот и хорошо… – высокий старик приветливо улыбался Тимну.
И, заметив его странное состояние, бросил быстрый взгляд в направлении зарослей, где все еще был слышен треск сушняка под тяжелой поступью медведя. Нахмурившись, он шлепнул себя ладонью по лбу и сказал:
– Эх, проворонил! Испугался, небось? – спросил он у Тимна.
И не ожидая подтверждения, объяснил:
– Ты не бойся его, он добрый. Виноват, не успел тебя предупредить… Я его еще сосунком в лесу подобрал с перебитой лапой – во время бури придавило вместе с медведицей. Матери голову размозжило, а он испугом да хромотой отделался. Выпоил его козьим молоком, выкормил – видел, какой вымахал? Теперь я ему, похоже, вместо друга, что ли… Живем вместе, – и засмеялся, видимо, вспомнив что-то забавное: – Он у меня за козами присматривает вместо пастуха. Так мое стадо волки на добрую сотню стадий стороной обходят – с Хромушей шутки плохи…
Старик захлопотал возле костра: подбросил сушняку и принялся раздувать тлеющие угольки.
Вскоре языки пламени весело заплясали, зазмеились среди хвороста, и он водрузил на рогульники перекладину с котелком.
– Сейчас позавтракаем… Тебе хорошо подкрепиться – первое дело. Да ты сядь… Ноги еще, поди, дрожат? Ничего, дело на поправку идет. Как твое имя? Тимн? Это тебя Хромуша разыскал. И меня привел. Смешно? Говорить он, конечно, не умеет. Из-за тебя мы едва не рассорились: за рубаху зубами вцепился и тащит, мурлыча: мол, до чего же ты несообразительный, пошли, зря не потревожу. Вот так-то…
