Приятные воспоминания главного жреца обрывает хриплый заискивающий голос Ксантиппа, владельца камнерезной мастерской, куда и направлялся в этот день Герогейтон. Задумавшись, он не заметил, как очутился на окраине Ольвии, где у большой кучи мраморных глыб, наваленных в беспорядке около невысокого каменного заборчика, отделяющего довольно просторный двор мастерской от улицы, виднелась узкая калитка и деревянные ворота. Ксантипп, нескладный, длиннорукий человек, с темным от мраморной пыли лицом, недавний резчик по камню, разбогатевший по милости царя сколотов Скилура – повелитель варваров щедро платил за свои заказы для украшения городов Неаполиса и Напита, – провел знатного гостя под навес, где стучали молотки камнетесов.
– Как мой заказ? – спросил Герогейтон, поприветствовав ремесленников, поднявшихся при его появлении.
– Почти готов, многомудрый… Эй, Батт! Где ты там! Поди сюда.
На зов Ксантиппа из глубины двора появился кряжистый резчик.
– Слушаю, хозяин, – кланяясь Герогейтону, обратился он к владельцу мастерской.
– Покажи заказ…
Батт неторопливо вышагивает по грубо тесаной брусчатке двора к небольшому зданию, где работают лучшие мастера камнерезного дела, бывшие напарники Ксантиппа. Их, кроме Батта, еще двое.
Герогейтон подходит к рабочему месту Батта, где лежит хорошо полированная плита серого мрамора с еще неоконченной надписью. «При жреце Герогейтоне совет и народ постановили двадцатого числа, – безвучно шевеля губами, читает главный жрец, придирчиво замечая малейшие неточности обработки. – Гефестодор, сын Диогена, предложил. Так как Дионисий, сын Тагона, херсонесит, вообще благосклонным пребывает к народу и, в частности, к гражданам, прибывающим в Херсонес, услуги оказывает…»
– Когда будет готово? – спрашивает жрец у Батта.
Тот, неловко переминаясь с ноги на ногу, отвечает.
«…Произведенные расходы на его написание оплатить архонтам, – Герогейтон незаметно для окружающих кривит губы в хитроватой улыбке: на этот раз архонтам не удалось отвертеться от уплаты за работу. – Призвать на угощение в святилище Аполлона на завтра…» Тут улыбка исчезает с его лица, и он озабоченно подсчитывает в уме, во что обойдется казне храма при теперешней дороговизне обязательное пиршество по случаю торжественной церемонии чествования Дионисия.
Здесь архонты на уступку не пошли…
– Хорошо, – коротко бросает Герогейтон, и довольные похвалой Ксантипп, а за ним и Батт облегченно вздыхают: главный жрец храма Аполлона Дельфиния заказчик придирчивый.
А Герогейтон тем временем рассматривает законченный барельеф из плотного белого мрамора. На нем вырезаны фигуры пяти мужчин перед алтарем и женщины с чашей. Резная надпись окрашена в красный цвет: «Бывшие ситонами Феокл, сын Фрасиадама, Деметрий, сын Феокрита.
Афеней, сын Конона, Навтим, сын Героксена, при секретаре Афенодоре, сыне Демагора, это изображение Герою Внемлющему посвятили». Герогейтон хмурится и, попрощавшись с резчиками и Ксантиппом, возвращается той же дорогой в храм. Афеней, сын Конона… Сын блудной рабыни и одного из самых уважаемых граждан Ольвии, оставившего Афенею немалые богатства.
Герогейтону пришлось в свое время изрядно поупражняться в риторике перед городским советом, чтобы по настоятельной просьбе бездетного Конона (подкрепленной весьма внушительной суммой пожертвований храму Аполлона Дельфиния) свершился акт усыновления и предоставления гражданских прав незаконнорожденному полуварвару. (Впрочем, и тогда, а тем более теперь.
Герогейтон очень сомневался в причастности дряхлого Конона к появлению на свет Афенея – тот был похож на кого угодно, только не на своего отца. Но эти соображения главный жрец держал при себе, не забывая, за сколько талантов серебра благочестивый Конон приобрел наследника…).
Афеней вырос дерзким и самонадеянным. Правда, в известных способностях на купеческом поприще ему нельзя было отказать. Не зря граждане Ольвии избрали его в свое время ситоном. Но главный жрец знал через своих тайных осведомителей, доносивших, что удачливый купец Афеней не весьма чист на руку и свои богатства умножает, мягко говоря, весьма необычными способами, разнюхай о которых совет архонтов, ему бы не поздоровилось. И все же Герогейтон не торопился поделиться своими соображениями с правителями Ольвии, ясно отдавая себе отчет в том, что и ему придется держать ответ за проделки Афенея, так как он приложил немало усилий в становлении этого незаконнорожденного выскочки. Время терпит… К тому же Афеней не забывал регулярно посылать ценные дары храму Аполлона Дельфиния, что в какой-то мере примиряло главного жреца с отпрыском Конона.
Но основное, о чем не забывал Герогейтон и что оправдывало Афенея в его глазах, было то, что рыжебородый купец давно и основательно вел тайную войну со сколотами и царем Скилуром, из-за которого ольвиополиты терпели большие убытки в торговле. Подчинив Ольвию, хитроумный царь скифов не стал включать ее в состав своего государства, верно решив, что будет больше проку, если все останется по-старому, за исключением распределения доходов от торговли хлебом. А ольвийскую бухту царь Скилур приспособил для стоянки недавно созданного военного и торгового флота сколотов. При его помощи мудрый варвар закрепил свое положение среди припонтийских государств и заставил их считаться со своими требованиями в значительно большей мере, чем его предшественники. Поэтому главный жрец храма Аполлона Дельфиния и закрывал глаза на недостойные звания гражданина Ольвии поступки Афенея: что идет во вред врагу, то приносит пользу городу. А для этого все способы хороши.
Проводив взглядом небольшой отряд скифов во главе с воином на прекрасном мидийском скакуне – варвары не спеша проследовали к городским воротам, – Герогейтон тяжело вздохнул, чувствуя, как остатки хорошего настроения покидают его, и вошел в храм. Навстречу ему поспешил младший жрец, исполнявший обязанности секретаря. Сложив руки на животе, он склонил голову перед Герогейтоном.
– Что там у тебя? – резким тоном спросил Герогейтон.
– Гость. Ожидает, – кивнул в сторону внутреннего дворика секретарь – он был весьма немногословен, и в некоторых случаях это раздражало не по годам подвижного и энергичного главного жреца.
– Ну! – прищелкнул пальцами от нетерпения Герогейтон.
– Не знаю. Из Тиры, – понял его секретарь и ответил лаконично сразу на три вопроса: имя, по какому делу и откуда.
Стараясь унять внезапно нахлынувший приступ гнева, главный жрец пробормотал чуть слышно начальные слова молитвы Аполлону и прошел в глубь храма.
Невысокий худощавый мужчина в дорожном платье, представляющем смесь удобной для путешествий одежды припонтийских варваров и эллинов-колонистов, задумчиво прохаживался по дворику. Густые волнистые волосы обрамляли красивое смуглое лицо с небольшой бородкой, глубоко посаженные глаза поражали выражением острого ума и грустной сосредоточенности.
Обменявшись приветствиями с Герогейтоном, странный гость бросил быстрый взгляд на неподвижную фигуру, маячившую позади жреца. Герогейтон понял этот довольно выразительный намек и отослал секретаря, чтобы тот позаботился об обеде. Удовлетворенный проницательностью главного жреца, гость поблагодарил его легким поклоном.
