– Когда мне ждать вашего появления в следующий раз?
– Ну… где-то через неделю. Я вам позвоню. У вас есть визитка?
Вопрос был задан небрежным тоном, явно предполагающим отрицательный ответ. Естественно, откуда у бедного художника деньги, чтобы заказать отнюдь не дешевые визитные карточки…
– Да, конечно… – Чувствуя, что начал краснеть от гнева, Олег достал из ящика письменного стола пачку визиток и отдал одну из них чиновному клиенту.
И едва не попросил вернуть ее обратно, чтобы заменить, – визитки в этой пачке были на английском языке. Он подготовил их к персональной выставке, надеясь, что на него обратят внимание иностранцы.
Так оно и вышло, только этому обстоятельству Олег был почему-то не очень рад…
– Вы бывали за границей? – невольно удивился Илья Максимович.
«Мог бы и промолчать, – злился Олег. – Эка невидаль – заграница. Нынче каждый сопляк может пробрести авиабилет и лететь куда угодно, хоть в Австралию или Конго. Все дело в деньгах. А он решил, что я полное ничтожество, лишенец, не способный заработать даже на ремонт мастерской. Впрочем, если честно, этот вальяжный хмырь недалек от истины…».
– А у вас что, с английским слабо? – не преминул ответить он колкостью, ловко увильнув от прямого ответа на поставленный вопрос.
– Нет, нет, все о`кей, – поспешил парировать укол художника Илья Максимович. – Тут все понятно. До свидания.
Он ушел. За ним потопал и охранник, закрывая шефа своей широкой спиной. Парень здорово устал и едва не уснул стоя, но Олег из зловредности не предложил ему стул. Конечно, для этого пришлось бы освобождать его из-под груды подрамников, но для хорошего человека художник постарался бы.
Однако охранник не вызвал в его душе положительных эмоций. Физиономия парня подсказывала, что он был зачат своими родителями, пребывающими в состоянии алкогольного опьянения. В начале «демократизации» такие дебилы ходили по улицам и рынкам толпами, терроризируя мелких торговцев.
Теперь многие из них – самые невезучие и тупые – лежат под могильными плитами. И лишь некоторые (кто не сидит в тюрьме, и не сбежал за рубеж) слегка пообтесались – ровно до уровня чуть выше дорожного бордюра, чтобы завести собственное дело или занять места среди депутатов разных уровней.
Закрыв дверь на ключ, Олег обессилено упал в кресло и закрыл глаза. Он вдруг почувствовал себя совершенно опустошенным. Ему никогда не приходилось так сильно уставать, работая над портретным рисунком. Наверное, причиной тому послужили большие деньги, которые он уже получил, и которые его ждали по окончанию работы.
Но, скорее всего, его усталость имела другое происхождение. Временами художнику казалось, что из него изливается какая-то сильная энергия и сразу же впитывается пожелтевшим от времени грунтом холста.
Глава 15
Связь художника и портрета, который он писал, проявлялась все сильнее и сильнее. В свое время, работая над изображением Лиляны, он этого не ощущал. Наверное, потому, что был совсем юн, и какая-то неведомая и непонятная сила, овладевавшая Олегом, когда он рисовал человека, тогда еще не совсем созрела.
Но теперь было совсем другое дело. Едва Олег брался за кисть, как внутри словно щелкал невидимый переключатель, и он с неистовой страстью погружался в феерический цветной мир тонов и полутонов.
Совсем недавно художник видел красочные мазки как бы плоским зрением, а нынче он стал различать их в объеме, разделяя на десятки оттенков. Он писал в манере старинных мастеров, лессировками, но не дожидаясь, пока высохнет предыдущий красочный слой.
Чтобы сцепление подсохшего и свежего красочных слоев было прочным (от чего, собственно, и зависит долговечность картины в многослойной живописи), Олег протирал прописанные места чесночным соком.
Ему было известно, что чесночный сок не размягчает затвердевший слой красок, а лишь оставляет загустевшее клейкое вещество, способствующее сцеплению слоев. В будущем это обстоятельство могло сказаться на сохранности картины, но художник знал рецепт от своего деда для таких случаев – в сок ядреного чеснока добавлялся винный спирт, настоянный на корешках некоторых растений.
Наконец настал день, когда последний мазок улегся на то место, что нужно, и Олег, отлакировав холст, отвалился от портрета, как насытившаяся кровью пиявка от человеческого тела. Только в его случае все было с точностью наоборот – изображение высосало из него все силы.
Он с трудом добрел до дивана и упал на него, ощущая огромную душевную опустошенность. Несмотря на позднее время, художник знал, что он долго не сможет уснуть. Им овладели непонятное раздражение и черная меланхолия. В этот момент он ненавидел весь мир.
Его разбудило треньканье колокольчика. С трудом продрав глаза – он так и уснул на диване, не раздеваясь – Олег пошел к двери, шатаясь как пьяный. Он чувствовал себя словно после тяжелой болезни.
– Кто? – прохрипел он, держась за горло, которое немного побаливало.
Наверное, ангина, подумал Олег. С чего бы? Среди лета…
– Это я, милейший Олег Ильич! – раздался за дверью бодрый голос иностранца.
– А… – Мысленно послав любезного Карла Францевича куда подальше, художник открыл дверь и побрел обратно.
У него совсем не было желания с утра пораньше общаться с кем бы-то ни было, тем более – с этим подозрительным иностранцем.
– Как заказ? – первым делом спросил немец, водружая на стол объемистый пакет.
– Вон он… стоит, – вяло ткнул Олег пальцем в сторону мольберта. – День-два и можно забирать. Лак еще не высох.
Чтобы ускорить процесс, художник не стал дожидаться, пока высохнет последний красочный слой и нанес покровный лак по сырому. Он знал, что от этого качество картины не ухудшится.
– Ну-ка, ну-ка… – Карл Францевич подошел к мольберту и застыл, восхищенно цокая языком. – Ц-ц-ц… Ах, как здорово! Я в вас не ошибся. Видна рука мастера. Что значит кровь.
– Вы это о чем? – насторожился Олег.
Иностранец как-то нехорошо ухмыльнулся и ответил, вильнув взглядом в сторону:
– О ком, милейший Олег Ильич. О вашем дедушке. Вы унаследовали его гены. Сознаюсь, у меня есть несколько работ Радлова-старшего. Как это говориль на Руси – яблок от яблоня близко падай… – Он вдруг начал коверкать слова на иностранный манер.
«Придуривается, – подумал художник. – Паяц…» И тут же мысленно себя отругал. Нет, этот Карла совсем не похож на паяца. Он скорее гоблин в человеческом обличье.
– Я как чувствовал, – между тем продолжал Карл Францевич и снова на чистом русском языке; даже излишне чистом, словно он был диктором телевидения или конферансье. – Поэтому принес тут кое-что, дабы отметить этот знаменательный момент в наших отношениях. Нет, нет, никаких отговорок!
