– Не может быть!
Малеванный быстро смотал удочки и побрел к берегу. Он и верил и не верил Люсику.
– Расскажи, – потребовал вор.
– А что рассказывать? – пожал плечами Люсик. – Устроил засаду, он вышел прямо на меня…
– Кто – он?
– Бомж.
– Мать твою!.. – выругался Малеванный. – Зачем?!
– Что значит – зачем? Их всех нужно… – Гримаса ненависти исказила смазливое лицо Люсика, изрядно перепачканное и оцарапанное ветками кустарника.
– Я ведь говорил тебе, что бомж нам еще пригодится. Нужно было брать его живым. Живым!
– Что-то я не пойму вас, Григорий Иванович. По-моему, как раз вы открыли «сезон охоты» и начали стрелять именно по бомжу. Или мне это почудилось? – В голосе Люсика прозвучала ирония.
– Погорячился… – буркнул вор.
– Вот и я… погорячился. И хватит об этом, хватит! – неожиданно вспылил Люсик.
Он был взвинчен до предела. Напуганный встречей с леопардами, Люсик бежал по лесу как олень. Он был уверен, что хищники преследуют его. Люсик не видел леопардов, но ощущал их кожей, в которую словно вонзались мириады крохотных стальных иголок.
Немного успокоился Люсик лишь возле водопада. Здесь было открытое место, и он не боялся, что хищники нападут на него из засады. Только там Люсик обнаружил, что с испугу потерял рогатину. А может, просто бросил, чтобы она не мешала ему бежать через заросли.
Что удивительно, это неприятное открытие помогло вернуть ему некоторое равновесие духа. Люсик даже разозлился на самого себя за такую непозволительную халатность.
Но ничего поделать уже было нельзя (не возвращаться же прямо в лапы хищников), и, немного передохнув, Люсик направился дальше, к бухте, но уже не бегом, а быстрым шагом. Он просто жаждал увидеть Малеванного, чтобы подзарядиться от вора уверенностью в своих силах, – компаньон был для него как зарядное устройство для аккумулятора.
Люсик был благодатным материалом для Малеванного с его преступными наклонностями. За считаные недели вор превратил аморфную массу в жестокое чудовище, уже почуявшее запах свежей крови.
Конечно, Люсик от этих изменений не стал храбрее. Просто его трусливое начало до поры до времени растворила черная муть не поддающегося контролю бешенства, поднявшаяся с неизведанных глубин души. И похоже, у него произошел какой-то сдвиг в мозгах, который проявился особенно ярко в тот момент, когда Люсик завладел пистолетом.
Об оружии как раз и зашел разговор, когда они сели трапезничать.
– Ты пистолетик-то мне верни, – наигранно небрежным тоном сказал Малеванный, хлебая горячую уху.
– Зачем?
– Не понял… Как это – зачем? Он должен быть у меня.
– А почему?
– Ну ты, блин, даешь! – рассердился вор. – Я тебе, конечно, не начальник, но старше по годам и гораздо опытней. И стреляю лучше, чем ты.
Хитрый Малеванный наступил на горло собственной песне – не стал сразу качать права в жесткой форме. Он решил спустить размолвку на тормозах, проделав таким образом отвлекающий маневр, чтобы потом поставить зарвавшегося фраера на свое место в полном соответствии с законами зоны.
– Это как сказать…
– Хорошо, не будем спорить, кто из нас более меткий стрелок, – немного отступил вор. – И все равно у кого-то из нас должно быть решающее слово. Кто-то должен командовать. Иначе наступит хаос, а в просторечье – бардак. Ты согласен?
Речь Малеванного неожиданно приобрела плавные литературные обороты, как это часто бывало, когда ему требовалось произвести на собеседников нужное впечатление. Коллеги по ремеслу даже прозвали Малеванного за краснобайство лектором
[7]
.
– Согласен, – ровным, бесстрастным голосом ответил Люсик. – Командуйте. Но пистолет я не отдам.
– Тэк-с… – Лицо вора налилось кровью. – Значит, хочешь меня опустить как последнего фраера…
Он резко встал. Люсик невольно вздрогнул и быстрым движением расстегнул кобуру. Малеванный краем глаза увидел это движение и злобно ухмыльнулся.
«Щенок… – подумал он с ненавистью. – На кого хлебальник открыл?! Порву тебе, сука, пасть до самой задницы…» Подумал одно, а сказал совсем другое, не дожидаясь ответа Люсика:
– Нехорошо, Лукьян. Очень нехорошо… – и пошел на другой конец бухты – туда, где совсем недавно стоял плот.
На это место Малеванный ходил часто. Оно тянуло его как магнит. В глубине души вор понимал, что именно здесь похоронены все его надежды на побег. Побег от смерти.
В его душе все больше и больше крепло убеждение, что с этого острова ему не выбраться. Откуда оно явилось, Малеванный не знал. Но оно пришло и завладело его мыслями всецело.
Последней каплей яда, упавшего в незримую чашу, которую ему предстояло выпить, было поспешное бегство от острова туристического судна. Малеванный сразу понял, почему капитан так резко воспрепятствовал намерениям иноземных туристов снять с острова «новых робинзонов». Дело было вовсе не в том, что остров – это частное владение.
Проблема заключалась совсем в ином. В бинокль вор успел разглядеть и лица других моряков. Малайцы были напуганы.
А кое-кто из них даже делал недвусмысленные жесты в сторону острова, которые истолковываются во многих религиях и в разных странах практически одинаково – так отгоняют нечистую силу.
На острове что-то было. Что-то очень опасное и злобное, готовое уничтожить любого чужака.
Малеванный долго не признавался даже самому себе, что временами его охватывает первобытная жуть. Так в темное время суток чувствовал себя древний человек, влачивший жалкое существование среди многих опасностей без огня и надежной крыши над головой. Это чувство прошло через века и тысячелетия, трансформировавшись в интуицию.
А Малеванного интуиция подводила редко…
Люсик проводил своего старшего компаньона недоверчивым взглядом и начал жадно доедать остатки ухи. В последнее время у него проснулся зверский аппетит. Он все время что-то жевал, чаще всего фрукты; чего-чего, а этого добра на острове хватало.
Спокойствие Малеванного было очень подозрительным. Люсик это понимал. Он уже достаточно хорошо изучил наглую и взрывную натуру своего компаньона, а потому не ждал от него ничего хорошего.
Конечно, конфликт можно было задушить, что называется, в зародыше. Стоило лишь отдать пистолет – и все вернулось бы на круги своя.
Но Люсик при всем том был человеком отнюдь не глупым. Слабохарактерным – да, но только не тупицей. Он понимал, что прежних доверительных отношений между ним и вором уже не будет. А понимая это, мучился раздвоением личности.
Одна его часть пыталась спрятаться в кусты и отдаться воле рока, а другая, ощетинившись, готова была драться до последнего. И даже не за жизнь вообще, а за право чувствовать себя личностью, которой никто не смеет помыкать, как ему заблагорассудится.
