– Вспомните Сандро. Уж он-то держал свой город, что называется, в ежовых рукавицах. Никто даже шевельнуться лишний раз без его разрешения не мог. И что? Как только Сандро завалили, сразу почти всю его братву взяли на цугундер. Кому мозги вышибли, кого в зону запихнули, сдав со всеми потрохами, а те, кто поумней, рванули когти, разбежались, куда глаза глядят. Теперь в городе правит бал какой-то Калина.
Вам он знаком? Нет? Кто он, откуда – никто ничего не знает. Вскочил, как прыщ на шее.
– Да, тут ты прав… – что-то неприятное – холодное и скользкое – шевельнулось, оживая, в груди и старому вору вдруг ни с того, ни с сего в очередной раз припомнился кошмарный сон, мучивший его уже больше двух лет: багровое небо, черная тайга, он сначала летит, а затем падает в пропасть, на дне которой его поджидает отвратительное чудовище с окровавленной пастью. – Налей, – вдруг сказал он Балагуле, наблюдавшему за ним с тревогой. – Нет, не коньяк – водку. Будешь?
– Спасибо, нет… – Балагула сосредоточенно цедил в сразу запотевший бокал ледяной шведский "Абсолют". – Бутерброд?..
– Не нужно, – Базуль жадно схватил бокал и выпил одним духом.
Полегчало. Суматошные мысли снова приобрели необходимую прозрачность.
– Значит, третья сила… – он в задумчивости пожевал сухими старческими губами. – Возможно и так. Похоже, нам предстоят нелегкие деньки.
– Похоже… – как эхо откликнулся Балагула.
– Сейчас пока тихо – подозрительно тихо – но, я думаю, вскорости придется и спать со стволами.
– Надо все-таки еще раз попытаться договориться с Чингизом.
– И отдать ему Кургузый рынок? – со злой иронией спросил "положенец".
– Рынок – всего лишь предлог для свары. Скорее всего, Чингизу навешали лапши на уши и он даже представить не может, чем закончится наше противостояние.
– Дурак он… козел гребаный… – отвел душу Базуль в изощренной блатной ругани. – Жили тихо-мирно, лохов доили, навар клевый – чего еще нужно? Да, он имел меньше, чем мы, но у него и людишек-то всего ничего.
– Пока не начался отстрел и наезды на наши точки, нужно в срочном порядке разведать обстановку.
Тщательно разведать. Включим все каналы, чтобы узнать откуда ветер дует.
– Верно. Чтобы определить, кого глушить в первую очередь, – мстительно сказал Базуль. – Мы эту "третью" силу должны на дерьмо перепустить. И как можно скорее.
– Все это верно, – Балагула сосредоточенно рассматривал свои руки. – Но почему вы ничего не рассказываете о вашем разговоре с Чингизом на "стрелке"? Неужто вы так серьезно побили горшки, что сразу последовала разборка?
– В том то и дело, что нет. Да, повздорили, да, погорячились, но чтобы тут же начать бойню… Ума не приложу, зачем Чингиз полез на рожон?
– А он и не полез. Чингиз сейчас и сам в недоумении.
– Не понял… Как это – в недоумении? Первым обнажил стволы – а теперь в затылке чешет?
– Ходят слухи, что Чингиз думает будто это вы дали сигнал палить.
– Я!? Да в своем ли он уме!? Мне в тот момент такое и в голову не могло прийти. Конечно, к "стрелке" мы готовились серьезно, однако никому не хотелось доводить дело до стрельбы. В открытую действуют только мудаки. Кроме прямой сшибки, есть много других способов прищучить таких кентов, как Чингиз и иже с ним. И ты это знаешь не хуже меня. "Стрелка" – в большей степени ритуал, демонстрация силы, нежели настоящая бойня.
– Тогда напрашивается простой вопрос – кто?
– То есть, как это – кто? – Базуль озадаченно смотрел на своего помощника, быстро-быстро мигая выцветшими от прожитых лет глазами.
– Кто начал стрельбу? – Балагула сокрушенно покачал головой и скрипнул зубами. – Ну какая же хитрая сволочь… Навел тень на плетень – и снова в кусты.
– О чем ты щебечешь?
– Все о том же… Когда заварилась каша, я почему-то сразу обратил внимание на группу деревьев слева – там, где пригорок. По запарке поначалу не понял, почему мне не понравился тот лесок, но когда присмотрелся…
– Помощник Базуля до хруста сжал свои кулачищи. – Так вот, стрельбу начали оттуда. И кстати, неизвестный снайпер бил только по машинам. Это чтобы побольше шороху наделать. И в "джип", который взорвался, тоже он пулю всадил. Вспомните, как мы поставили свои тачки – моторами к фронту. При всем желании бойцов Чингиза попасть в бак было весьма проблематично, если не сказать – невозможно. А вот с леска – цель, лучше не придумаешь.
– Неужто ты предполагаешь, что?..
– Уверен. Это тот самый сукин сын, который на кладбище замочил Кирюхина и компанию.
– "Третья" сила?
– Фиг его знает. По раскладу вроде не вяжется, а что там на самом деле – поди раскумекай.
Базуль поверил Балагуле сразу и бесповоротно. Его помощник, бывший опер, обладал аналитическим складом ума, что не раз доказывал на деле. Служба в уголовном розыске сделала из Балагулы абсолютного циника, но в то же время необычайно развила его способности по части разведки и контрразведки.
Знакомый с лицом и изнанкой жизни, бывший борец и чемпион, а затем мент, он часто находил совершенно нестандартные решения весьма сложных проблем. За что его, собственно, и ценил "положенец".
– А что уголовка? Как обычно, когда в деле мокруха, ни кует, ни мелет?
– Вы насчет неизвестного снайпера? Воз до сих пор на месте.
– Ну, а чем тогда занимается твой хваленый Штымп? Ты с ним говорил?
– Пока нет.
– И какого хрена ты ждешь!? – Базуль вдруг разозлился. – Особых полномочий?
– Так ведь вы к моему предложению по поводу разговора со Штымпом отнеслись более чем прохладно.
Потому я и решил немного повременить.
Как ни пытался Балагула быть невозмутимым, но все же не смог потушить искру злорадства, мелькнувшую в глубоко посаженных свинцовых глазках. Базуль столько раз шпынял своего подручного его милицейским прошлым, что временами бывший опер готов был за это голову отвинтить своему патрону. Балагула до сих пор поддерживал не только деловые, но и дружеские отношения с некоторыми из бывших коллег. Нередко после очередных кухонных посиделок у кого-нибудь из них на квартире (в общественных заведениях предусмотрительный помощник "положенца" встречаться с ментами не рисковал) он добавлял еще и дома.
Надравшись вдрызг, бывший опер часами сидел, приложив большую морскую раковину к уху и, слушая шипящие звуки, похожие на шум прибоя, пускал скупую слезу. Спроси его в такие моменты, почему он плачет, Балагула вряд ли ответил бы.
И только протрезвившись, на больную голову, с горечью признавался сам себе, что погнавшись за большими деньгами, он утратил нечто такое, которое нельзя измерить в долларовом эквиваленте.
А если проще – работая в уголовном розыске, он чувствовал себя человеком, но ни в коем случае не подушкой под чьей-нибудь костлявой задницей, как теперь.
