– У нас издавна заведено, что тот прав, у кого больше прав, – горестно вздохнула женщина. – Если меня выселят, я наложу на себя руки.
– Выкиньте эти глупости из головы! – испуганно замахал на нее руками старик. – Чего проще – сдаться без боя.
– Но что мне тогда делать? Таких больших денег взаймы никто не даст. А в акте указан срок погашения задолженности – две недели.
– Погодите… – Старик быстро перевел указанную в акте сумму в доллары.
Выходило что-то около двух тысяч. Он удивился еще раз – откуда такой долг? По его приблизительным подсчетам Велиховы не платили за квартиру не менее трех лет. Такого просто не могло быть. Но он не стал больше ничего спрашивать, сказал только, направляясь к выходу:
– Я скоро…
– Куда вы? – всполошилась Ирина Александровна.
– За деньгами, – старик улыбнулся и задорно подмигнул. – Ждите, я буду у вас через два-три часа…
Актриса хотела что-то сказать, однако Егор Павлович уже закрывал входную дверь с другой стороны…
Он вернулся, как и обещал, спустя три часа с четвертью. Достав из тайника в своей квартире заначку, он с досадой крякнул: ремонтные работы и безумные для его возраста траты на одежду опустошили ее почти полностью. Осталось всего-ничего – чуть больше тысячи долларов. При других обстоятельствах это его не смутило бы – заказов на резные работы хватало. Но неожиданная смерть любителя мебели "под старину" отодвинула получение денег за буфет на неопределенное время, а остальные поделки находились в незавершенном состоянии. Поразмыслив, Егор Павлович отправился к одному из самых богатых заказчиков, директору какого-то общества с ограниченной ответственностью с мудреным названием. Раньше подобным образом старик никогда не поступал. Он даже не брал аванс за работу, так как был уверен, что на его товар охотников хватит; откажется один, купит другой да еще и за большую цену.
К счастью, заказчик оказался на месте и в хорошем расположении духа. Он молча достал тысячу долларов и лишь поинтересовался, когда будет закончена резьба на дубовых дверях для его коттеджа. Старик горячо заверил, что теперь он вывернется наизнанку, но сделает все даже раньше срока. На том они и расстались, довольные друг другом.
Увидев деньги, Ирина Александровна поначалу удивилась, затем начала отказываться принимать их, после стала настаивать на том, что должна написать расписку, так как берет эти две тысячи долларов взаймы, а потом вдруг упала на грудь Егора Павловича и зарыдала словно ребенок – взахлеб…
Вторая половина того дня и ночь показались старику ожившей сказкой. Поначалу они поменяли доллары и заплатили долг по квартплате, чем удивили перевидавших многое сотрудниц сбербанка до полного изумления. Наверное, их посчитали рехнувшимися или весьма состоятельными. По крайней мере, старик был уверен, что теперь косточки странных – чтобы не сказать больше – клиентов удивленные женщины будут перемывать не один день. Что ж, каждому своя радость и забава.
После они битых два часа бродили по манежу, где демонстрировались полотна итальянских живописцев эпохи Возрождения. Возбужденный как никогда прежде, Егор Павлович больше смотрел не на картины, а на сияющее, одухотворенное лицо Ирины Александровны. Какие-то смутные, но очень радостные, флюиды во всю гарцевали в его опустошенной от обычных рутинных мыслей голове, и старику чудилось, будто все это происходит не с ним, а с каким-то другим, пусть и знакомым, человеком. Ирина Александровна что-то говорила, спрашивала, он не задумываясь отвечал (возможно, невпопад), они смеялись, вызывая недоуменные и даже гневные взгляды других посетителей выставки; однако, это почему-то совсем не смущало ни старика, ни актрису, потому как им казалось, что вокруг них только стены манежа, картины – и больше никого.
Ближе к вечеру они набрели на тихое уютное кафе, где на оставшиеся деньги закатили настоящий пир. Тем, что им поставили на стол, можно было накормить бригаду лесорубов, здоровенных мужиков, не знающих меры ни в работе, ни в еде. Целый фазан под соусом, украшенный своими же перьями, икра черная на льду, фаршированная щука, какие-то диковинные салаты с труднопроизносимыми наименованиями, ваза с заморскими фруктами, которую венчал ананас, весь в сверкающем бисере водяных капель, большой морской рак, утонувший в ароматной зелени – как он называется, Егор Павлович так и не запомнил – пирожное, мороженное, французское шампанское и наконец устрицы; попробовать их старик не рискнул, решив, что его галантность все-таки имеет свои пределы.
Они просидели в кафе почти до полуночи, больше наслаждаясь не едой и приятной негромкой музыкой, а тем странным, давно забытым ощущением полного раскрепощения, присущего лишь беззаботной юности.
Странная это была ночь… После старику казалось, что они просто на некоторое время сошли с ума. А иначе как можно объяснить те глупости, которые они творили?
Ирина Александровна пригласила его к себе. Кафе и впрямь находилось рядом с ее домом, но актриса даже не заикнулась о такой мотивации своего поступка. Она просто взяла его под руку и решительно свернула под арку, где был ступенчатый спуск на центральную улицу. Он и не подумал протестовать, шел рядом, как телок, глупо и блаженно улыбаясь. Ему казалось, что они вовсе не идут, а плывут по меньшей мере в метре от асфальта. Странная эйфория заполонила все его естество, и он был готов немедленно сделать что-то такое… что-то такое!.. Что именно, Егор Павлович так и не смог придумать до самого подъезда элитного дома. И только когда за ними захлопнулась массивная дверь парадного, он вдруг вспомнил о бедном Грее, ожидающем его в пустой квартире. Но эта мимолетная мысль сразу же улетучилась, едва зацепив своим невидимым крылом заполнивший черепную коробку эфир, сверкающий и переливающийся всеми цветами радуги…
Егор Павлович никогда не ожидал от себя такой молодой прыти. После смерти жены он вел монашеский образ жизни, а появляющиеся – иногда совершенно некстати – желания выжигал, что называется, каленым железом. Старик почти забыл как выглядит обнаженное женское тело, и совершенно философски относился к проблеме полов, считая, что его песенка спета, а значит незачем засорять разными глупостями голову, и так захламленную никому не нужным жизненным опытом.
То, что с ним случилось этой безумной ночью, совершенно неожиданно раздробило в щепки тот тяжелый и пыльный панцирь, в который он заковал себя много лет назад. Они любили друг друга с неистовством вполне здоровых людей, лучшие годы которых пусть давно и миновали, но пышущий жаром пыл лишь подернулся пеплом, готовым в любой момент развеяться под ветром нерастраченной страсти. Время прекратило свой бег, ночь казалась бесконечной, и в минуты отдыха, когда они безмятежно ворковали обо всем и ни о чем и пили чай – или кофе; Егор Павлович просто не ощущал вкуса – ему казалось, что более счастливого человека, чем он, найти трудно…
Они уснули, когда солнце уже заглядывало в окна квартиры. Он проспал не более часа – нужно было торопиться домой, чтобы вывести на прогулку Грея. Но и за этот короткий промежуток ему приснилось больше цветных снов, чем за всю его длинную жизнь.
