Видимо, и Егор стал таким… Да что там! Стал, конечно – он же чувствовал себя, своё значение, своё равенство мирозданию. А потом он увидел Аркадия, столь же небесно-просветлённого, ростом во всё яснейшее пространство – и понял, что не ошибся.
Аркадий засмеялся:
– Что скажете, господин философ?..
Княженцев засмеялся тоже:
– Всё сказано. Теперь мы только видим.
– Да. – Кауфман обернулся. – Но между прочим, мы не видим нашего генералиссимуса… Юра, где он, вы не усматриваете?
– Здесь он, – раздался трубный глас откуда-то сверху.
А вернее, не то чтоб сверху – как-то отовсюду, этот голос был голос всей бесконечной лазури, и Егор не сразу понял, что это был голос Павла.
* * *
Когда же понял, то изумился до немоты. И не он один – такое же изумление отразилось на лицах Аркадия и Юры; на последнем, впрочем, оно тут же сменилось чем-то, чему трудно сразу найти имя… восхищение, почтение, восторг – всё это вместе. Юра здесь был дома, уж он-то знал, что тут к чему.
– Павел… – проговорил он так, как обращаются, наверное, к особам королевской крови. – Павел!! Да знаете ли вы…
– Да знаю, знаю, – прозвучал ответ Вселенной.
И ответ был смущённый, поспешный и какой-то недовольный.
Егор всё так же немо переводил взор с Юры на Аркадия, с Аркадия в прозрачно-голубую безграничность, с неё вновь на Юру. И, кажется, постепенно стал осознавать, что с Павлом произошло нечто куда более значительное, нежели с ними, его друзьями, и даже с Юрой, которого он, Егор, полагал существом высшего порядка… А это «высшее существо» смотрело на Пашку с обожанием и произнесло высокоторжественным тоном:
– Павел! Вы первый, способный на такое, кого я встречаю!..
Аркадий рассмеялся:
– Ещё один Павел первый…
А Княженце молча кивнул. Теперь-то до него дошло, на что «такое» оказался способен Забелин.
Больше того! Теперь совершенно ясно стало, что все те странные, нелепые чудеса завихрились там, на реке, потом в Метеле и в лесу – по одной-единственной причине, и причиной этой был не Аркадий, не Егор, и никто иной, и не Юра. Нет! У причины одно имя: Павел Забелин.
Философская премудрость Княженцева, ясновидческие способности Кауфмана – все это, конечно, тоже работало на идею, но ничуть не интересовало нечисть, захватившую зираткульский плацдарм. И все жертвы были случайными, просто мимолётно летящие щепки при рубке леса. Нехорошо так говорить про людей, какими б они ни были – но что ж, если это так! Ибо всё это, пустяк и вздор в сравнении с даром Забелина, о коем сам Павел, похоже, отродясь не знал, не думал и даже не догадывался.
И вот сейчас, в пресветлом мире, этот дар вымахнул в полный рост – в такой, что обомлел даже Юра.
Те забелинские качества, что сонно и уныло дремали в обычных условиях, проявляясь разве что в некоторых резкости и вспыльчивости – здесь, в пространстве-времени с куда большим числом измерений, здесь они взыграли, феноменально развернулись по всем тем измерениям – и вот, пожалуйте: Павел Забелин не только Павел Забелин, но воплощение могущества и вечности… ну, почти вечности.
Как он выглядел? Ох, трудно сказать. Пожалуй, и невозможно. Видеть его… Не подходит слово «видеть»! Можно было осознавать, проникнуться умом и чувствами, что эти безбрежные просторы, свод сияющих небес – это и есть Павел Забелин; но увидеть или понять это человечьим разумом, пусть учёным, пусть провидческим, пусть изменённым – это всё-таки было выше сил.
Егор даже замешкался – как теперь обращаться к другу? Да и… В сущности, кто он теперь?! Кто он стал? Серафим?.. Херувим? Архангел?..
Но Павел тут же сам и разрешил эти противоречия.
– Слушайте, друзья-товарищи, – заявил он своим всеобъемлющим голосом. – Это, наверное, всё хорошо, прелестно и так далее… Однако что-то мы загостились в других мирах. Пора и честь знать. Домой!!
– Павел, послушайте!.. – вскричал было Юра – но где ж ему отныне спорить с сущностью, олицетворяющей могущество!
– Нет! Нет и нет! – загремело пространство. – Нет!.. Юра, извините, конечно, но вы не понимаете! Вы не можете знать того, что я отсюда вижу, Непоминаемый его побери!..
– Кого – побери? – тут же спросил Аркадий.
– Всех, – ответил Павел раздражённо, но несколько спокойнее. – Я вам ещё раз говорю, пока русским языком: Чем раньше мы вернёмся, тем лучше.
– Для кого лучше? – педантизм Аркадия уцелел и в многомерном мире.
– Для всех, для всего белого света, в том числе и для тебя лично, – отрезал Забелин.
Егор хотел сострить что-нибудь насчёт других светов, не белых, но передумал. Понял – не смешно будет.
– Да как же так… – Юра как-то растерялся. – Ну что ж…
– Всё будет хорошо, – Павел смягчился. – Хорошо. Нам бы только вернуться поскорее.
– Ну… – повторил Юра, – ладно. – Улыбнулся.
А Княженцева посетила неожиданная мысль.
– Погодите, – спохватился он. – Юра! А как же Юра… то есть я хотел…
– Ясно, ясно, – всё понял Юра. – Здесь он, со мной. Он со мною и останется. Я думаю, что у вас там ему делать нечего.
– Да, но где же…
– А вы всмотритесь.
Княженцев всмотрелся. И увидел крохотную искорку… подобную мерцанию полуденной звезды – когда б такая вздумала вдруг померцать в голубом небе среди бела дня.
Это, стало быть, и есть Юра-первый.
– Думаете, ему здесь будет хорошо?.. – пробормотал Егор.
Если бы это происходило в трёхмерном мире, то можно было бы сказать, что Юра-второй пожал плечами.
– Во всяком случае, он не хочет уходить от меня.
Егор не против был бы потолковать на эту тему, да и Юра-второй, видимо, тоже, но Павел решительно пресёк разговоры:
– Вот и славно. Пусть остаётся. А мы идём. Юра… или Юры, не знаю уж, как вас назвать! Давайте прощаться.
– До свиданья, – пожелал Юра. – Кто знает, может ещё встретимся. Поэтому: до свиданья.
Павел промолчал, и Егор легко расшифровал его молчание: «Ну, это вряд ли». А затем Забелин всё-таки сказал:
– Счастливо оставаться.
И все – Егор, Юра и Аркадий – рассмеялись над нейтральностью ответа. И, смеясь, Егор произнес свою любимую приговорку:
– Ладно… Поживём – увидим!
Таковы были олова, завершившие пребывание трёх россиян в других мирах. А что стало дальше – вот оно, дальше.
ГЛАВА 20
Егор ощутил весомый подзатыльник, а затем всеми ладонями и коленями ткнулся в нечто упругое и крепкое. От неожиданности он едва не повалился на бок, но удержался; и тотчас же по этому боку больно чиркнуло железом.
