– Шкатулка стояла в ящике закрытая. Их могли только взять с собой беглецы.
– Вы хотели сказать – украсть, – уточнил штандартенфюрер и тут же добавил: – Я не сомневаюсь в том, что ваши люди к этому не причастны. Обыщите убитого.
Моложавый эсэсовец присел на корточки, стал обыскивать мертвого Кузьмина. В карманах ничего не нашлось. А вот на ладони остался след из запекшейся крови. Перстень с камнем четко отпечатался на мозолистой подушечке большого пальца.
Штандартенфюрер смотрел на отпечаток и кусал губы.
– Их было трое, – проговорил он…
Эсэсовец наконец заглянул в лицо мертвому Кузьмину.
– Один мертв, – задумчиво произнес штурмбаннфюрер. – А этих двоих нужно найти, и как можно быстрее. Драгоценности у них. Нельзя допустить их пропажи…
Глава 14
Дорога к деревне вела через старый сад. Ровные ряды яблонь с побеленными стволами казались бесконечными. Из-за низко нависавших ветвей было не разглядеть, что там дальше. Запах дыма проступал все отчетливее.
– Не нравится мне это, – высказал опасение Прохоров. – Пожар там, что ли?
Фролов не успел ответить. Сад внезапно кончился, стоило выйти из-под низко нависавших ветвей. Сразу стало понятно, что здесь не все в порядке. Улица уходила с поворотом, огибая невысокий холм, на котором расположилось кладбище. Ворота перед хатами стояли нараспашку. По улице бродили собаки, валялись брошенные впопыхах вещи.
– И мне не нравится, – согласился Фролов.
– Никого не видно, – осматривался Михаил.
По улице прошла коза с привязанной к ошейнику веревкой, она посмотрела на пришельцев искоса и скрылась на подворье. В воздухе плотно пахло гарью.
– Пошли, – Прохоров двинулся по улице.
– Может, ну его?
Но Михаила уже манило вперед, словно магнит тянул его. Завернули во двор. На земле валялась растрепанная книжка, ветер переворачивал страницы с рисунками. Михаил поднял, заглянул на обложку.
– «БУКВАР», – прочитал он.
– Почему без мягкого знака? – Почему-то именно это обстоятельство удивило Фролова.
– Потому что букварь белорусский. У них так пишется.
– Ясно.
Распахнутая дверь на веранде небедной хаты печально поскрипывала. Прохоров постучал костяшками пальцев по наличнику.
– Эй! Есть кто?
Ему никто не ответил, но внутри обозначилось какое-то движение. Михаил переступил порог. Фролов шел за ним, автомат держал в руках и нервно посматривал по сторонам.
– Есть кто в хате? – еще раз позвал Прохоров и толкнул дверь.
Ему под ноги с шипением бросился взъерошенный кот и тут же выскочил на улицу, будто незнакомцы пришли по его душу.
– Вот черт, – прохрипел за спиной Фролов. – Из-за этого котяры чуть на спуск не нажал.
Прохоров вскинул голову на резкий ритмичный звук над самой головой, усмехнулся. Под притолокой часы-ходики с кукушкой отбивали бег времени.
В хате было полутемно, пока глаза не привыкли, можно было рассмотреть лишь громаду побеленной печи да мерцание высокого зеркала в платяном шкафу.
– А там что? – шагнул вперед Михаил и остановился.
Взгляд уже адаптировался к полумраку. Он ясно увидел лежавшие на полу у лавки тела. Немолодую женщину, кровь у нее на груди уже успела запечься. В фартуке чернели два отверстия от пуль. Рядом с ней неподвижно лежали в луже крови мальчик лет девяти и девочка помладше.
Прохорову сразу же представилось то, что здесь произошло, словно сам был в то время рядом. Убийца вошел, пожилая женщина и дети встали ему навстречу. Полыхнул огнем автомат. Быстрая очередь пошла наискосок. Первыми разлетелись в щепки иконы, висевшие в красном углу. Затем две пули попали в грудь женщине, скорее всего, бабушки мальчика и девочки. Ну а через долю секунды упали и они, возможно, даже не поняв, что происходит.
Казалось, будто звуки выстрелов до сих пор висят в спертом воздухе.
– За что их? – спросил Фролов, у него и тени сомнений не оставалось для ответа на вопрос – «Кто?» – естественно, каратели; или немцы или полицаи.
– Такое бывает за связь с партизанами, – проговорил Прохоров. – Кто-то из семьи ушел в отряд. Вот и мстят родным. Или же немца рядом с деревней убили. Тут, как и у нас в лагере было, десять за одного, не сам же комендант такое придумал.
– Звери, – тихо проговорил Фролов.
В притихшей хате гулко разносилось бессмысленное для ее хозяев тиканье ходиков.
Тик-так, тик-так…
Прохоров поднял руку, остановил маятник. Часы смолкли, прекратив отсчитывать бег времени.
– Пошли, – шепотом сказал Михаил. – Нечего нам тут делать.
Дневной свет на улице уже не казался таким ярким, как прежде. Все словно бы потеряло свой цвет. Сделалось таким же черно-белым, как и в полутемной хате. Фролов закрыл дверь на веранду, Прохоров вопросительно посмотрел на него, мол, какая теперь разница?
– Собаки по улице бродят. Погрызут лица, – отводя взгляд в сторону, проговорил он.
И Михаил понял, товарищ прав. За хатой сразу же наткнулись на еще одно мертвое тело. Девушка лежала у колодца, раскинув руки, на запястьях виднелись следы веревки. Сорванная с нее одежда валялась на грядке с молодой зеленью. Прохоров отвел взгляд от обнаженного нереально белого тела.
– Изнасиловали, надругались, но убивать-то зачем? – пробормотал он.
– Горло ножом перерезали, – тихо добавил Фролов. – Эх, не в ту сторону мы с тобой свернули, командир.
– Похоронить их надо.
– А Кузьмина мы похоронили? Родственники есть, придут и похоронят. Не наше это дело.
– И что тогда наше?
Вновь вышли на деревенскую улицу. Теперь уже другими глазами Михаил смотрел на брошенный на землю букварь, на распахнутые двери домов. Тут на каждом шагу чувствовалось дыхание смерти. И не просто смерти, а бессмысленной на первый взгляд и жестокой. Но был же в ней какой-то скрытый смысл?
– Ты куда? – Фролов остановился.
Прохоров собрался идти по улице дальше.
– Туда, – указал Михаил на пригорок с кладбищем.
– Чего ты там забыл? Мертвым не поможешь.
– Может, уцелел кто, спрятался.
– Ну, а этим ты чем поможешь? Мы сами без пяти минут покойники.
Но Прохорова будто кто-то невидимый в спину толкал. Ему казалось, что его долг все увидеть, запомнить и никогда уже не забыть, чтобы потом не просто мстить врагам, а мстить за конкретных людей, чьи жизни они оборвали. Вести свой счет жертвам и палачам. За девушку возле колодца, за мальчика и девочку, лежавших рядом со своей убитой бабушкой в полутемной хате. Он не знал их имен-фамилий, но он видел, чувствовал их страдания.
