Он подошел к Прохорову вплотную. Из-за спины вынырнул какой-то подозрительный тип в кепке-восьмиклинке, сноровисто схватил лежащие на земле автоматы татуированными ручищами, сунул их под мышку, отбежал в сторону и блеснул желтой фиксой.
– Обшмонать! – приказал коротышка в кожаном пальто.
Еще двое, явно уголовной внешности, ловко стали обыскивать Фролова с Прохоровым. Руки так и замелькали по карманам, ладони хлопали по бокам. Все найденное было тут же предъявлено командиру, вместе с развязанными вещмешками.
– Документов нет, – констатировал тот. – Газета для самокруток немецкая. Махорка – дрянь. А вот автоматы новые, и рейхсмарочки немецкие из кармана выложить забыли, а такие тут не у каждого водятся, только у самых преданных немецких прихвостней. На чем вы и погорели, господа диверсанты.
– Гражданин начальник, – встрял один из партизан. – Я же говорил. С самолета их сбросили. «Юнкерс» над лесом низко шел.
– Я тебя как учил меня называть? – насупил брови Муса. – Не гражданин начальник, а товарищ командир, – после чего вновь переключил внимание на «диверсантов». – Кто такие?
Прохоров не стал указывать на явную нелогическую нестыковку – если они диверсанты, то почему немцы их должны сбрасывать с самолета, словно в тыл противнику? Он и сам с трудом мог бы быстро и толково объяснить свое с Фроловым здесь появление.
– Мы красноармейцы, офицеры, из плена убежали, – сказал он.
– Значит, сперва в плен врагу сдались, лапки кверху, потом вам там не понравилось, и вы в бега подались. Что ж, всякое в жизни бывает. Чем докажешь?
– Ясное дело, перед побегом в администрации офлага нам справок не выдавали. Не успели мы об этом попросить, – Прохоров задрал рукав и продемонстрировал вытатуированный на запястье номер.
– Это еще что за мастюха? – удивился обладатель желтой фиксы.
Муса глянул на него со снисхождением, как высшее существо смотрит на низшее.
– Где именно сидели?
– Под Ченстоховой.
– Далековато.
– Мы самолет угнали, тот самый «Юнкерс»… – Прохоров говорил и понимал, что сам себе не поверил бы, окажись на месте Мусы, а потому оборвал объяснение на середине и горячо заговорил: – Мы убежали из немецкого рабства, чтобы мстить врагу за смерть наших товарищей, за то, что оккупанты на нашей родной земле творят. За слезы и кровь… – тут же всплыла в голове фраза, которую выкрикнул перед тем, как накинуть себе петлю на шею, капитан Зубков. – Да здравствует великий Сталин! Враг будет разбит, победа будет за нами!
И тут же сам почувствовал, что прозвучало это предельно фальшиво. Не этих слов ждало от него пожарище с обгоревшими человеческими останками. Хотя на лагерном плацу под виселицей этот пафосный выкрик прозвучал как набат. Михаил помнил, как его качнуло от этих слов, как он, забыв о последствиях, двинулся вместе с другими пленными к эшафоту, и только дубинки со стрельбой остановили, рассыпали это движение воспрянувших рабов.
На удивление, этот не совсем искренний пассаж понравился Мусе, он довольно заулыбался.
– Слава великому Сталину – это хорошо, это здорово и это правильно, – проговорил он, откашлявшись. – Я даже могу поверить в ваш побег. Но вы в свое время добровольно сдались в плен врагу, а значит, предали свою Родину, которая для вас ничего не жалела.
Уркаганы из отряда Мусы довольно скалили зубы, понимая, что их батька-командир подсел на любимого коня.
– Кто сказал, что добровольно? – спросил Прохоров.
– А кто сказал обратное? – вопросом на вопрос ответил Муса. – Всякий преступник врет, чтобы оправдать свои злодеяния.
Чувствовалось, что он не глуп и язык у него подвешен. Михаилу приходилось, прилетая в тыл к белорусским партизанам, и раньше слышать о таких вот диверсионных группах, которые забрасывали из центра. Ее ядро – один или несколько опытных энкавэдистов, в помощь им придавали освобожденных авторитетных урок. Основной целью их было взять под контроль стихийно возникшие на оккупированной территории партизанские отряды. Иногда доходило и до убийства несговорчивых командиров из местных, которых вызывали якобы для переговоров.
Муса не понравился Прохорову. Но кто сказал, что он должен быть симпатичным? Михаил согласился бы сейчас подружиться и с лысым чертом, лишь бы тот боролся против врага. Ведь ради этой борьбы он и совершил побег из офлага. И вот теперь шанс влиться в одни ряды с теми, кто боролся с оружием в руках против нацистов, представлялся ему. Да только Прохорова не хотели признавать патриотом, а рядили в одежды изменника Родины.
– Мы советские офицеры.
Муса пренебрежительно усмехнулся и продолжил:
– Бывшие офицеры, – уточнил он с хитрым чекистским прищуром. – Вы сдались в плен и тем самым лишили себя воинских званий и всех гражданских прав. Вместо того чтобы бороться до последнего патрона, до последней капли крови, вы предпочли пресмыкаться, лизать врагам сапоги, молить их о пощаде. Вы продались за немецкую пайку, чтобы сохранить свои жалкие жизни предателей. Вы работали на оккупантов против своего героического народа. По законам военного времени вы заслуживаете лишь одного наказания – расстрела.
Прохорову подумалось, что Муса несет полный бред. Он не верил, что командир партизанского отряда всерьез собирается привести свой приговор в исполнение, хотя и этот вариант полностью исключить не мог. Но какое пресмыкание перед врагом? Какая немецкая пайка? Он, Муса, хоть день пробыл в том аду, откуда вырвались они с Ильей? Смог бы он совершить побег оттуда, откуда это никому прежде не удавалось? Но нужных слов для оправдания в голове не находилось. Прохоров чувствовал, что сорвется на крик, на оскорбления. А это неправильно, если ты безоружен, а на тебя нацелены стволы, и речь уже пошла о расстреле. И тем более неправильно, если ты рассчитываешь в дальнейшем воевать под началом этого человека. Он сдержал себя, не сказал ни слова.
Муса, словно и ждал этого момента, добавил примирительно:
– Но учитывая сложное положение сегодняшнего дня и нехватку бойцов в моем подразделении, я властью, данной мне партией и правительством, откладываю приведение справедливого приговора в исполнение и даю вам возможность искупить свою вину кровью, сражаясь с врагом в рядах народных мстителей. В дальнейшем компетентные органы определят ваше будущее в соответствии с заслугами. Вы согласны вступить в наш отряд?
Один уркаган сказал другому шепотом:
– Во, пургу батька гонит. Будто у них есть из чего выбирать?
Произнесено это было шепотом, но услышали все.
– Конечно, согласны, – с облегчением выпалил Фролов.
Муса глянул на Прохорова.
– И я согласен, – без особого энтузиазма добавил он.
– Официальные заявления напишете в отряде, когда прибудем на место. Не время разводить бюрократию. Поверим на слово. Возвратить им вещи, – приказал он уркаганам.
