– Ну да, – иронически закивал головой Хвост, – все просто отлично, вот только люди и товар куда-то пропадают. И люди непростые, и товар, вроде, не тот, который можно на колхозном рынке толкнуть. И потом, появление в тех краях группы каких-нибудь гастролеров ни твои, ни мои ребята не пропустили бы. Это все не случайные неприятности, Иван. Кто-то объявил нам войну, и работает этот кто-то достаточно профессионально. И знаешь, что мне больше всего не нравится? Уровень его осведомленности. Он, этот кто-то, знает все: маршруты, графики движения курьеров, расположение тайников, точки рандеву… Потому-то мне и тревожно. Как бы мы с тобой ни доверяли друг другу и своим людям, такая информированность может означать только одно: где-то происходит утечка, и слил нас не рядовой бык, а кто-то из ближайших помощников. Я уже начал проверять своих людей…
– Я тоже, – перебил его Бурко. – Только проку от этого пока что не видать. А что говорит этот твой штемп?
– Кто, прости?
– Твой человек с Лубянки, – перевел Бурый.
– Тише, тише! – замахал на него руками Портной. – У стен тоже есть уши, даже у этих. – Он обвел вокруг себя рукой, в которой держал бокал с коньяком. – Как говорится, не поминай черта…
– И все же?..
– Да ничего он не говорит, – с досадой отмахнулся Хвост. – То ли действительно ни черта не знает, то ли знает, но почему-то не считает нужным рассказывать.
– Не знает, – хмыкнув, с явным сомнением протянул Иван Захарович. – Это вряд ли, Яша. Я, к примеру, знаю, что по ходу захвата твоих ящиков убили двоих пограничников, капитана и прапорщика. Катер с трупами прибило к опорам моста в районе населенного пункта. Это видели многие, это попало в сводки, и эта информация просто не могла пройти мимо человека, который работает на Лубянке и получает деньги и там, и здесь именно за то, чтобы контролировать ситуацию в заповеднике. Темнит твой штемп, Яша. И я даже могу предположить, зачем он это делает. Как работает наш коридор, он знает от «А» до «Я», потому что сам помогал его наладить. Ему известна вся схема – чуть ли не от сборочного конвейера оружейного завода до подпольной химической лаборатории в Амстердаме. Каждого нашего таможенника, каждого пограничника, каждого егеря в заповеднике он знает, как облупленного, на каждого у него имеется досье, где подробно изложена вся подноготная. А теперь подумай сам: зачем ему, такому грамотному, мы с тобой?
Яков Наумович замер, не донеся до рта бокал, а потом, осторожно поставив его на край стола, где уже красовался сложный узор из перекрывающих друг друга влажных колец – следов от донышка, – беззвучно похлопал в ладоши.
– Ну, Иван Захарович, – изумленно протянул он, – ну, голова! Недаром говорят: когда хохол родился, еврей заплакал!
– Не понимаю, чему ты так обрадовался, – проворчал ничуть не польщенный комплиментом Бурый.
– Определенности, Ваня. Определенности! Я только сейчас понял, как сильно мне ее не хватало все эти дни.
– Да ты погоди, – сказал Бурко, – не торопись с выводами. Может, он тут и не при делах!
– Может, и не при делах, – легко согласился Хвост. Забавный одесский акцент бесследно улетучился из его речи, выражение печального добродушия исчезло со смуглого лица, будто стертая мокрой тряпкой надпись мелом с классной доски. Теперь тон его стал жестким, а взгляд – острым, как парочка сапожных шил. – Все может быть. Только в нашей ситуации куда ни кинь, все клин. Если он в курсе событий и темнит, значит, ведет свою игру – то есть подлежит немедленной ликвидации. А если не знает того, что обязан знать по долгу службы, – значит, его самого водят за нос, держат под колпаком и ждут, когда он выведет ищеек на нас с тобой. Что надлежит делать в этом случае, ты знаешь сам – тоже не первый год замужем, верно? Ну, и какая, в таком случае, разница, при делах он или не при делах?
– Действительно, никакой, – подумав секунду, согласился Бурый. Жесткие складки вокруг его изогнутого уголками книзу рта разгладились, широкое бледное лицо приобрело умиротворенное, сонное выражение. – А ты говоришь: голова, голова… Своя-то, гляди, не хуже! За это и уважаю. Что ж, ты сам все сказал. Твой штемп – тебе и карты в руки. Если хочешь, могу помочь людьми.
– Этого-то добра у меня навалом, – отмахнулся Хвост. – Справлюсь, не беспокойся. А ты не сочти за труд, займись заповедником, отлови этих упырей, которые там завелись, и вбей в братскую могилу осиновый кол – поострее да потолще. А когда разберемся с этими делами, возобновим трафик.
– Без прикрытия? – удивленно приподнял бровь Бурый.
– Мы пять лет без прикрытия работали и горя не знали, – напомнил Хвост, – пока этот урод не объявился и за глотку нас не взял. Знал бы ты, Иван, как он мне надоел! Короче, избавлюсь я от него с превеликим удовольствием, а если после этого возникнут проблемы, будем, как обычно, решать вопросы по мере поступления.
– Это, конечно, не рецепт вечной молодости, но ничего лучшего, пожалуй, не придумаешь, – сказал Бурый. Он залпом осушил бокал, с негромким отчетливым стуком поставил его на стол и решительно встал, давя в хрустальной пепельнице окурок. – На том и порешим, Наумыч. Не стану тебя задерживать. Приятно было повидаться.
– Взаимно, – тоже поднявшись и пожимая протянутую через стол руку партнера, откликнулся Хвост. – Ты прямо в аэропорт или еще погостишь?
– Некогда гостевать, Яков, – ответил Бурый, – дома дел невпроворот. Да и не люблю я эту вашу Москву. При Советах не любил, а уж теперь и вовсе глядеть на нее не могу. Не Москва, а какой-то Грозный пополам с Бишкеком!
– Исторический процесс, – вздохнул Портной, провожая его до дверей, – тут уж ничего не поделаешь. По ночам детишек строгать надо, а не водку жрать, иначе оглянуться не успеешь, как московские газеты на арабском начнут выходить…
– Или на китайском, – поддакнул Бурко.
* * *
После ухода Бурого в кабинет заглянул охранник, чтобы проверить, все ли в порядке с хозяином, и узнать, не будет ли каких-нибудь распоряжений. Распоряжений не поступило, и охранник вернулся на свой пост в коридоре, без стука прикрыв звуконепроницаемую дверь.
Усевшись на еще не остывший диван, Яков Наумович вынул из-под подушки, поставил на предохранитель и бросил на стол не пригодившийся пистолет, после чего налил себе еще коньяку и разжег электронную сигарету. Курить он бросил почти двадцать лет назад, все эти годы страшно мучился и, когда в продаже появились пластмассовые соски, имитирующие сигарету, не устоял перед искушением и приобрел одну из самых первых. Удовольствие, конечно, было не то – вот именно, конфетка вместо котлетки, – зато в такие вот минуты, как сейчас, когда надо было сосредоточиться и что-то всесторонне, без спешки, обмозговать, не приходилось, как раньше, тянуть в рот всякую дрянь – карандаши, ручки, леденцы или собственные пальцы с дорогостоящим маникюром (только затем, чтобы через десять минут обнаружить, что от маникюра остались рожки да ножки).
Красный огонек разгорался и гас на кончике пластикового стержня, белесый пар, со стороны действительно похожий на дымок сигареты, таял в мягком сиянии скрытых люминесцентных ламп. Тренированный ум мгновенно отбросил все постороннее и сосредоточился на решении проблемы, которая представлялась Якову Наумовичу весьма серьезной.
