– Что за маскарад? – сердито спросил он.
– Какая жизнь, такой и вид, – притворно вздохнул липовый старец. – Тяжко мне тут одному, сынок. Приехал бы, что ли, или прислал кого – с огородом пособить, крышу подлатать, а то совсем не справляюсь.
– Что, так уж совсем и плохо? – усомнился генерал.
– Бывает, конечно, и хуже, но – редко, – заявил Струп. – Да вот, сам гляди, какую справку мне давеча в поликлинике-то выписали!
И, развернув испещренный бурыми пятнами засохшей крови пропуск, немного подержал его перед стеклянным глазом веб-камеры.
– Да ладно! – прочтя написанное рукой умирающего Фомы, не поверил своим глазам Андрей Константинович.
– За что купил, за то и продаю, – с горьким удовлетворением произнес майор Бурсаков. – Рад бы утешить, да нечем. Ежели не поторопиться, делать тут нашей родне совсем нечего станет.
– Ладно, – заметно помрачнев, сказал генерал, – подумаем, чем тебе помочь. А ты молодец! С таким диагнозом – и ничего, бодрячком. Ты… гм… отец, береги здоровье. Это сейчас твоя главная задача. – Он пригляделся к нечеткому, с плохонькой камеры, изображению на мониторе, убедился, что майор в наушниках, и, из осторожности слегка понизив голос, добавил открытым текстом: – Ты наши глаза и уши на самом горячем участке. Поэтому никаких активных действий – просто продолжай наблюдать.
В небольшом кафе, расположенном наискосок через улицу от здания почтамта, негромко играла инструментальная музыка. Кафе открылось каких-нибудь двадцать минут назад, и в тесноватом зале было всего трое посетителей – двое неблагополучного вида молодых людей за столиком в углу, которые пили пиво и что-то обсуждали на странном наречии, в равных пропорциях состоящем из блатной фени и классического русского мата, и прилично одетый гражданин лет сорока с хвостиком. Последний разместился у окна и, покуривая, мелкими глотками пил кофе, который оказался неожиданно хорош. Гражданин был одет вполне демократично, в серую спортивную куртку из непромокаемой ткани и практичные синтетические джинсы. Засевшие в углу со своим пивом гопники щеголяли в похожих нарядах, но при этом почему-то не возникало ни тени сомнения в том, что эти двое одевались на вещевом рынке, а гражданин у окна – в дорогом столичном бутике. Чисто арифметически элементов сходства в их одеяниях насчитывалось больше, чем различий, но сходство явно было поверхностным, а различие – огромным, как расстояние от Земли до Кассиопеи.
То же можно было сказать и о людях, помещавшихся внутри описанных тряпок. Гопники оставались гопниками, и этим все сказано, зато гражданина у окна так и подмывало назвать господином, для верности присовокупив какое-нибудь воинское звание – например, господин полковник. Или, как минимум, подполковник, но ни в коем случае не майор – уж очень цельным, будто отлитым из металла, он выглядел, да и набирающий силу галдеж в углу игнорировал с надменным равнодушием человека, которому даже в голову не приходит прислушаться к тому, о чем беседует грязь под его ногами.
Он был высок, широкоплеч, спортивен, без малейшего намека на брюшко. Темно-русые, уложенные в аккуратную прическу волосы, если и поредели с тех пор, как ему стукнуло семнадцать, так разве что чуть-чуть, совсем незаметно. Твердое, с правильными чертами лицо ровным счетом ничего не выражало, и лишь в моменты, когда он делал очередной глоток из чашки, на губах появлялась тень одобрительной улыбки: кофе и впрямь был отменный. Прозрачные, как подтаявшие льдинки, серо-голубые глаза неотрывно смотрели в окно, как будто на улочке захолустного райцентра происходило что-то дьявольски занимательное. Скучающему за стойкой бармену казалось, что таким образом любитель крепкого кофе игнорирует гомонящее в углу быдло. Еще ему подумалось, что, происходи дело не утром, а вечером, вот так запросто проигнорировать местных ребят этой залетной пташке вряд ли удалось бы. Да и сейчас, если вовремя не слиняет, парень рискует нарваться на неприятности – народ, особенно некоторые его представители, здесь еще тот…
Бармен ошибался: посетитель за столиком у окна никого не игнорировал. Он действительно не замечал раздражающего шума – следует добавить, ровно до тех пор, пока источник этого шума не представлял для него угрозы и не создавал помех. Приди он сюда в компании женщины, помеха была бы налицо, и он устранил бы ее, не моргнув глазом. Но он был один, и галдящие аборигены беспокоили его не больше, чем парочка галок, устроившая на краю мусорного бака дискуссию о порядке распределения пищевых отходов.
Его забрызганный дорожной грязью черный «БМВ» с густо залепленными разбившейся мошкарой московскими номерами стоял за углом, в боковом проулке. Он очень боялся не успеть, потому что ненавидел неопределенность, и гнал всю ночь напролет из самой Москвы. Он не спал уже двое суток и, несмотря на принимаемые препараты, каких не купишь ни в одной аптеке, понемногу начал уставать. Но его труды не пропали втуне: судя по припаркованной около почтамта бледно-зеленой «Таврии», он поспел как раз вовремя. Все были на своих местах, каждый старательно, ни на йоту не отступая от сценария, играл отведенную ему роль – словом, все, как всегда, было нормально.
Выслеживать людей, как дичь, и стрелять без промаха, не тратя понапрасну ни одного патрона – это, конечно, искусство. Но высшее мастерство заключается не в этом. Манипулировать себе подобными – тонко, незаметно для них, исподтишка, чтобы они послушно, взявшись за руки, как детишки в хороводе, по доброй воле выходили на линию огня и замирали точно в перекрестии прицела – вот верх изощренности, доступный далеко не каждому из тех, кто сделал убийство своей профессией.
Тяжелая, в полтора человеческих роста, дверь почтамта отворилась, выпустив на крыльцо сгорбленного старикашку в нелепом наряде: камуфляжная куртка, старорежимные офицерские полуботинки, серые брючата с пузырями на коленях, засаленная, испещренная какими-то пятнами шляпчонка, явно выброшенная кем-то и подобранная на помойке барсетка – вместилище немногочисленных документов и скудной пенсии… Порыв ветра растрепал кудлатую седую бороденку, запорошив пылью стекла очков в старомодной пластмассовой оправе. Старик со свойственной его возрасту убийственной медлительностью протер очки мятым носовым платком в крупную клетку, осторожно, словно боясь упасть, спустился с крыльца и, подволакивая ноги, направился к «Таврии». На взгляд того, кто наблюдал за ним из кафе, он сильно переигрывал: ни один врач, находясь в здравом уме и твердой памяти, не допустит такую развалину к управлению автомобилем.
Яркий, хотя и едва живой, пример того, что могут натворить, дай им только волю, отечественные автомобильные конструкторы, укатил, волоча за собой шлейф сизого дыма. Человек за столиком допил остывший кофе и потушил в пепельнице окурок. Когда он ставил на стол чашку, рука его случайно коснулась лежащих на скатерти солнцезащитных очков в тонкой металлической оправе. Очки лежали в пятне солнечного света, и их фотохромные стекла потемнели до предела. Отложив их подальше, человек закурил новую сигарету, подозвал официанта и заказал вторую чашку кофе: все шло по плану, торопиться было некуда, а кофе в самом деле оказался неожиданно хорош – гораздо лучше того, на что можно было рассчитывать в этой богом забытой провинциальной дыре.
