Это было давно, с тех пор утекло много воды, и очень многое наверняка переменилось. «Это было давно, – внезапно поняв, что не прочь лично оценить масштаб перемен, сказал Глеб. – Так давно, что я успел соскучиться. Честное слово, это надо видеть. Я, во всяком случае, усиленно рекомендую. Тем более что у меня наклюнулась свободная неделя и есть немножко денег, которые не мешало бы потратить».
Тогда Ирина, которую выдвинутое предложение явно заинтересовало, осторожно напомнила, что на Западной Украине, по слухам, не жалуют русских, особенно москвичей – могут просто не обслужить в кафе, сделав вид, что не понимают по-русски, а могут и побить. «То е так, дядьку», – с сильно утрированным польским акцентом дурашливо подтвердил Сиверов. «Какой я тебе дядька?!» – возмутилась Ирина. «Ну, хорошо, тетка, – вздохнул Глеб. – Глупая-а-а!.. Ну, чушь ведь, чепуха на постном масле! Закарпатье, Львовщина, как и весь запад Украины – дотационный регион, причем уже давненько. С востоком у них трения, деньги им дают со скрипом, сквозь зубы, они каждой копейке рады. Кто же станет бить кулаком по клюву курицу, несущую золотые яйца? Кто ей, болезной, за ее же деньги кофе не нальет из-за каких-то там принципов?»
В ответ Ирина пересказала историю, услышанную от своей сослуживицы и лучшей (на текущий момент) подруги. У этой подруги была двоюродная бабка, которая в послевоенные годы окончила пединститут и, удачно выскочив замуж, осела в Ростове. Весь остальной выпуск, все тридцать семь человек, были отправлены по распределению на Западную Украину, и через каких-то шесть месяцев в живых не осталось никого – ни одного человека… «В каком году это было?» – спросил Глеб, ненавидевший предрассудки, даже если они высказывались устами любимой женщины. «В сорок седьмом». – «А сейчас какой? Ты еще войну Красной и Белой розы вспомни!»
Ирина объявила, что в нем говорит задетое мужское самолюбие – дескать, он органически не способен переварить мысль, что при определенных обстоятельствах может не суметь защитить любимую женщину, и в силу этого отрицает саму возможность возникновения таких обстоятельств. Глеб в ответ предложил пари – «американку», на три желания, – и клятвенно пообещал, что при первых же признаках назревающего межнационального конфликта эвакуирует любимую из опасного региона в места, откуда невооруженным глазом видна Останкинская телебашня.
Данное обещание надлежит выполнять. Выполнить обещание эвакуировать кого-либо откуда-либо, не доставив предварительно поименованную персону в означенное место, невозможно; вопрос о поездке, таким образом, был решен – как показалось Глебу, к обоюдному удовольствию.
Львов был красив, как прежде, и даже еще красивее, но за те пять дней, что они с Ириной провели здесь, Глеб успел сто раз пожалеть о своей настойчивости.
Объяснялось это, в самую первую очередь, чудовищным в своей нелепости проколом, недопустимым даже для последнего обывателя, если только он вменяем, не говоря уже о секретном агенте с тем уровнем квалификации, которым обладал Глеб Сиверов. Отправляясь на свою экскурсию, он упустил из вида один маленький пустячок.
Конечно же, он слышал об этом, и не раз, но по привычке не связывал предстоящее событие ни с собой, ни, тем более, с Ириной.
Если вы не живете в районе строительства скоростной автомагистрали, которую планируют проложить прямиком через ваш земельный участок, и не являетесь инженером-дорожником, катаклизмы, сотрясающие чью-то жизнь, обходят вас стороной, оставаясь незамеченными вами.
Если вы не владеете недвижимостью в регионе, подвергшемся сильному землетрясению и цунами, число разрушенных домов и человеческих жертв в районе бедствия для вас просто еще одна строчка в новостной ленте – печальная, да, но всего-навсего статистика.
Если вы не интересуетесь футболом – это, знаете ли, бывает, и не так редко, как может показаться, – время и место проведения очередного, какого-то там по счету, чемпионата Европы не имеет для вас ни малейшего значения – ровно до тех пор, пока ваши планы на отпуск не пересекутся с планами ФИФА. А когда это произойдет, вы обнаружите, что у вас с футболом полная взаимность: вы игнорируете его, он игнорирует вас. Футбол – это большой, очень серьезный бизнес. И он, нравится вам это или нет, гораздо сильнее, чем вы; конкурировать с ним на чисто бытовом уровне означает мочиться против ветра – да что там ветра – урагана!
Глеб Сиверов был, пожалуй, единственным человеком, который ухитрился забыть, что в городе, который он решил почтить своим визитом, практически в это же самое время пройдут игры чемпионата Европы по футболу.
Очереди на границе и творящийся на скоростных шоссе кавардак могли бы напомнить ему об упущенной мелкой детали, но он оставался слеп: для того, кто почти ежедневно сталкивается с московскими пробками, небольшой затор на загородном шоссе – такой же пустяк, как для Глеба Сиверова – «Евро – двадцать-двенадцать».
Глаза у него начали открываться в рецепции первого – естественно, самого лучшего – львовского отеля, возле которого ему не без труда удалось припарковаться. Мест в отеле не было – глухо, безнадежно, ни за какие деньги. На Глеба смотрели, как на сумасшедшего, но он продолжал упорствовать.
Во втором отеле глаза у него открылись еще чуточку шире, а в пятой по счету гостинице до него, наконец, дошло, что зрение следует поберечь, дабы, уронив глазные яблоки на мраморный пол вестибюля, не начать в полной мере соответствовать своему оперативному псевдониму.
Немного утешало то, что Ирине Львов понравился – несмотря на футбольную рекламу, орущие толпы фанатов и прочие привходящие. Она была в восторге от города; собственно, ничего другого Глеб от нее, профессионального архитектора, умеющего ценить и творить красоту, и не ожидал. С межнациональными конфликтами и срочной эвакуацией тоже оказалось все в порядке; правда, общаясь с обслугой кафе и продавцами магазинов, Глеб обнаружил, что многие действительно не говорят и плохо понимают по-русски – не из принципа, а по тем же причинам, по которым каждый ноль целых сколько-то там десятых или сотых житель Москвы соответствует тем же характеристикам; они не знали по-русски не потому, что им так хотелось, а потому, что их этому никто не научил. Это касалось, в основном, молодежи; старшее поколение, начиная от тридцати пяти – сорока лет, русский понимало превосходно и отличалось истинно европейской рафинированной вежливостью.
В связи с этой самой вежливостью Глебу запомнился один случай. Поскольку футбол их не интересовал («Ты что, в самом деле, забыл?» – с веселым изумлением спрашивала Ирина, и Глеб сердито огрызался: «Ничего я не забыл, просто думал… да ну, в самом деле, кому это надо?!»), они ездили на экскурсии. Во время одной из них, предпринятой в местечко под названием Жовква, они шли по узенькому, выложенному тесаным камнем тротуару. В какой-то момент, ощутив у себя за спиной постороннее присутствие, Глеб просто потянул Ирину на себя, и проехавшая мимо них на велосипеде местная тетка негромко, но внятно сказала: «Дякуй» («Спасибо»).
Глеб Сиверов лежал на вытоптанном ковре в гостиной съемной двухкомнатной квартиры, которая стоила, как люкс в пятизвездочном отеле, и слушал, как тикают, падая в вечность, секунды. По непонятной причине процесс этот явно замедлялся, тиканье раздавалось все реже, паузы становились все длиннее. После очередного «тик» наступила тишина, длившаяся секунд двадцать, потом послышалось быстрое, будто вдогонку, «тик-тик-тик-тик», и снова стало тихо. Тогда Глеб сообразил, что это было, собственно, не «тик», а «кап»: бутылку французского вина, которую они с Ириной планировали распить на сон грядущий, и которую он поленился убрать в холодильник, разбила пуля, и звук, который слышал, лежа между стеной и креслом, агент по кличке Слепой, издавало капающее со стола на пол вино.
