Это была уже вторая пуля. Стрелок – назвать его снайпером просто не поворачивался язык – пытался достать ею Глеба в падении, но только угробил вино, изгадил скатерть, ковер и обои, а заодно испортил отпуск. И, неподвижно лежа на полу под эфемерной защитой старого мягкого кресла, Глеб про себя порадовался тому, что в свое время так основательно поработал со здешней снайперской школой. Вполне возможно, сейчас именно это спасло ему жизнь; не будь той командировки, на чердаке дома напротив мог оказаться кто-то более ловкий в обращении с винтовкой.
Ему подумалось, что сегодняшний инцидент может иметь связь с его первым приездом во Львов, но он прогнал эту мысль: времени прошло слишком много, да и он не расклеивал по городу афиш со своим именем и подробным перечнем совершенных подвигов. И потом, если бы кто-то знал об его роли в тогдашних событиях и хотел отомстить, он сделал бы это давным-давно. Чей-нибудь осиротевший сынишка подрос и решил рассчитаться по папашиным долгам? Э, бред, чепуха, такое бывает только в кино – преимущественно, в индийском. Да и откуда ребенок мог узнать то, чего не знали взрослые, опытные дяди?
Оцарапанный прошедшей по касательной пулей лоб саднило, кровь, щекоча кожу, стекала по щеке, потихонечку пропитывая многострадальный ковер. Глеб мимоходом пожалел, что кресло мешает стрелку на чердаке насладиться этим зрелищем: для косорукого лопуха, пытавшегося отправить Слепого к праотцам, оно послужило бы доказательством полного успеха его миссии.
Повисшее над островерхой крышей дома, на чердаке которого засел киллер, закатное солнце пригревало ладонь откинутой далеко в сторону, чтобы была видна из-за кресла, руки. Ладонь была испачкана кровью: падая, Глеб успел провести ею по лбу. Пару минут назад он встал из этого самого кресла, чтобы взять с комода сигареты, и вдруг почувствовал настоятельную потребность чуть-чуть, буквально на сантиметр, сместиться вправо. Так уже бывало, и не раз, и он привычно внял тихому шепоту подсознания, даже не успев толком понять, что, а главное, почему оно там нашептывает. В следующее мгновение коротко звякнуло пробитое винтовочной пулей стекло, лоб обожгла короткая боль, и Глеб картинно рухнул, постаравшись приземлиться так, чтобы кресло скрыло от стрелка наиболее ценные, жизненно важные части его организма. Для верности стрелок поторопился пальнуть еще раз, раскокав купленную полчаса назад в винном погребке за углом бутылку и окончательно убедив Глеба в своей профессиональной несостоятельности. Улица, на которой они сняли квартиру, была узкая, и, имея в руках винтовку с приличной оптикой, промахнуться два раза подряд мог только полный лопух, вряд ли способный без посторонней помощи попасть пальцем в собственную ноздрю.
Это, между прочим, натолкнуло Сиверова на новую мысль: а может быть, это какой-нибудь чокнутый экстремист, окончательно съехавший с катушек и взявшийся отстреливать москалей? Энтузиазма море, навыков – ноль, отсюда и два промаха подряд с пустяковой дистанции… А? Почему бы и нет, в конце-то концов? Национализм в здешних краях не только не преследуется – наоборот, его старательно насаждают и культивируют – правда, без видимого, ощутимого успеха. Рекламные щиты на трамвайных остановках с высказываниями основоположников украинского национализма, памятники героям УПА (Украинской повстанческой армии) и жертвам «московского коммунистического режима» – народу все это, похоже, начало надоедать, но оно есть. Националистическая пропаганда здесь на каждом шагу и, как всякая пропаганда, она находит свою аудиторию и дает какие-никакие плоды: как ни крути, а русского языка молодежь таки не знает. Э, да что говорить! Ты вспомни, приятель, на какой улице обосновался!
Пользуясь тем, что стрелок не видит его лица, Глеб криво ухмыльнулся. Винный погребок за углом, где была куплена погибшая от пули снайпера бутылка, располагался на проспекте Шевченко. А улица, на которой поселились Глеб и Ирина, носила имя Джохара Дудаева – ни больше, ни меньше. Имея выбор из четырех или пяти сдаваемых внаем квартир, Глеб остановился на этой именно из-за названия улицы: с цинизмом, в той или иной степени свойственным всем людям его профессии, он нашел забавной перспективу пожить на улице Дудаева. По возвращении Федор Филиппович, скажем, спросит: «А где вы останавливались?» А Глеб гордо ответит: «На Дудаева, у перекрестка с Шевченко»…
Вот и позабавился, подумал он, прислушиваясь к доносящемуся из ванной ровному шуму воды. Небось, на какой-нибудь другой улице ничего такого не случилось бы. А то придумал: подавай ему, ветерану обеих чеченских кампаний, именно Дудаева! Забавно ему, видите ли… Зато теперь действительно есть, что рассказать Федору Филипповичу. И то хлеб!
Шум воды в душе прекратился. Это было скверно: Глебу вовсе не хотелось, чтобы Ирина, выйдя из ванной, увидела то, что могла увидеть в эту минуту. Еще меньше ему хотелось, чтобы она вбежала в комнату и попала на мушку засевшему в доме напротив отморозку. А впрочем…
Скосив глаза, он посмотрел на электрические часы, которые как ни в чем не бывало тихонько тикали на комоде. Если верить этому прибору, у которого не было никаких причин лгать, Глеб валялся на полу за креслом уже почти четыре минуты. Независимо от того, попал в цель или нет, профессионал за это время должен был удалиться от своего огневого рубежа на очень приличное расстояние. То же сделал бы и дилетант, пребывающий в здравом рассудке. Но что, если там, на чердаке, действительно псих? Тогда дело плохо; правда, если там псих, и если Ирина, выйдя из душа, бросится спасать лежащего на полу с окровавленной головой супруга, может стать еще хуже – так, что дальше некуда.
Да какого черта, мысленно сказал Глеб и встал, готовый в любое мгновение рыбкой нырнуть под стол.
И, как и следовало ожидать, ничего не случилось.
Тогда он снял испачканную футболку, наскоро обтер ею лицо, подошел к окну и, став так, чтобы его не было видно с улицы, задернул занавеску, прикрыв продырявленное пулями стекло.
В ванной щелкнула дверная задвижка. Ирина, на ходу вытирая волосы махровым полотенцем, вошла в комнату и остановилась, увидев винную лужу на ковре, мокрую скатерть с завернутыми в нее осколками бутылочного стекла на подлокотнике придвинутого к стене кресла и полуголого мужа, который старательно вытирал стол скомканной футболкой.
– Что это ты здесь устроил? – подозрительно осведомилась она.
– Руки-крюки, – с виноватой улыбкой ответил Глеб. – Штопора не нашел, хотел открыть бутылку старым солдатским способом – ладонью по донышку, и готово. А она возьми и лопни! Прямо вдребезги, даже лоб поцарапал, гляди… Что за народ эти французы! Даже на стекле экономят, бутылки от неосторожного взгляда разбиваются… В суд на них, что ли, подать? В Гаагский, понимаешь ли, трибунал…
Ахнув, Ирина бросилась к чемодану за аптечкой и захлопотала над кровоточащей царапиной. Йод, как и положено йоду, щипался, Сиверов шипел и стонал, очень довольный тем, что занятая делом Ирина не видит, как колышется от сквозняка занавеска на плотно закрытом окне.
Глава 2
Ветер гнал по небу рваные клочья облаков – авангард наступающего со стороны Европы грозового фронта. Ветер был сильный, порывистый, он глухо шумел в кронах деревьев и морщил темную речную воду. Мелкая волна беспорядочно плескалась о низкий берег; тростник шуршал, как папиросная бумага, в которую неумелая хозяйка заворачивает и все никак не может завернуть свежий пирог. Ветер с разбега наваливался грудью на прибрежные заросли ивняка, и те с протестующим шелестом клонились к земле, показывая серебристую изнанку длинных, заостренных, как наконечники копий, листьев, отчего по темной зелени кустарника пробегали светлые волны.
