– Вот это номер! Вот это я отмочил! – сокрушенно воскликнул незнакомец. В его возгласе генералу почему-то почудилась фальшь, как будто парню уже наскучило ломать комедию: и глупо это все, и до смерти надоело, но доиграть надо, вот он и бредет к финалу – кое-как, через пень колоду, спустя рукава. – Что ж, извините за беспокойство. Спасибо, вразумили дурака. А то так и тыкался бы из калитки в калитку…
– Не за что, – сказал ему в спину Андрей Константинович и уже собрался, было, вернуться к своему плетню, но тут незнакомец, сделав буквально пару шагов по направлению к машине, вдруг резко остановился и, повернувшись к нему лицом, хлопнул себя по лбу ладонью левой руки.
Правая в это время что-то искала за лацканом пиджака.
– Простите великодушно, – сказал этот заплутавший на бескрайних российских просторах тип, – что-то я сегодня… того… Что-то с памятью моей стало! Сухой Брод, говорите?
– Ну да.
– А Тульчин Андрей Константинович – это, часом, не вы? Меня просили кое-что вам передать…
Теперь гость уже откровенно ухмылялся. Стоял он при этом так, что Тульчин, наконец, смог разглядеть не только номер машины, но даже и болтающегося под ветровым стеклом веселого чертика в темных очках.
Дистанция составляла от силы три метра – пустяк, ноль для такого стрелка, как тот, что стоял сейчас напротив Андрея Константиновича, блестя стеклами очков и скаля в издевательской ухмылке крепкие, ровные, желтоватые от табака и кофе зубы. Табельный пистолет остался в сейфе на Лубянке, именной, подаренный коллегами по случаю присвоения генеральского звания, – дома, тоже в сейфе. А пятизарядное охотничье ружье со скользящим затвором находилось тут, на даче – стояло зачехленное в уголке платяного шкафа в спальне на втором этаже. С таким же успехом оно могло находиться на дне реки, в кратере действующего вулкана или на поверхности загадочной планеты Нептун; его могло вообще не существовать в природе, и ничего бы от этого не изменилось – ну, ничегошеньки!
Аллес капут, подумал Андрей Константинович. А молодого командира несут с пробитой головой… Этот не промажет, хоть ты блохой вокруг него скачи!
Рано или поздно прокалываются все. Видимо, генерал Тульчин повторял эту фразу слишком часто – так часто, что она стала для него привычной присказкой, во многом утратив изначальный смысл. А смысл у нее был простой: все – значит все. В том числе и умудренные опытом, облеченные доверием высокого руководства генералы ФСБ.
Он просто не успел кое-что додумать, выстроить логическую цепочку до конца. В ней не хватало всего одного малюсенького звена, и этот мелкий просчет вышел ему боком.
Родившаяся у него буквально несколько минут назад версия, согласно которой генерал Потапчук намеренно подставлялся, громоздя до небес улики и доводя ситуацию, а вместе с ней и все подозрения в свой адрес, до явного абсурда, была хороша, с какой стороны ни глянь. Андрей Константинович не сообразил лишь одного: его собственная безвременная кончина от руки киллера в темных очках превосходно укладывается в рамки этой блестящей версии. Потому что она так же, если не более, выгодна Потапчуку, как любая другая из уже произошедших смертей. Она ему так очевидно на руку – если со следователем не удается договориться по-хорошему, его надо шлепнуть, да и под арест Федора Филипповича посадил, в конечном счете, он, генерал Тульчин, – что любой здравомыслящий человек поневоле усомнится в его виновности. А раз так, почему бы и в самом деле не шлепнуть бывшего приятеля? Семь бед – один ответ; чем хуже, тем лучше. А заодно и душу отведем: будешь знать, как копать под старых боевых товарищей!
– Вот зараза, – упавшим голосом произнес он.
– Факт, – с удовлетворением, чуть ли не с гордостью, подтвердил подполковник Молчанов. – Да еще какая! Хуже бубонной чумы.
И вынул из-под левого лацкана тускло блеснувший вороненым металлом «Стечкин» с длинным глушителем.
Точно зная, что нипочем не успеет, Андрей Константинович метнулся назад, к калитке. Пистолет негромко хлопнул, правое плечо обожгло болью. Рука моментально онемела, но он уже был внутри, во дворе – захлопнул калитку перед носом убийцы, опустил щеколду, с лязгом задвинул засов и сразу же, повинуясь инстинкту, резко присел. Пуля с треском пробила полуторасантиметровую доску у него над головой, за шиворот посыпались щепки. «Неужели живой? – подумал он. – Да нет, правда, живой! Обалдеть можно!»
Впрочем, было ясно, что, если не подсуетиться, это ненадолго.
Пригибаясь, он бросился бежать к дому – по выложенной узорчатыми бетонными плитами дорожке, мимо розовых кустов, мимо ухоженных трудолюбивой Зиной, пестрящих диковинными цветами клумб, мимо зарослей крыжовника и малины… Сейчас этот путь, по которому всегда хотелось идти не спеша, как можно медленнее, наслаждаясь каждым шагом и максимально растягивая удовольствие от возвращения в уютное загородное гнездышко, казался невообразимо, чудовищно, неоправданно и непреодолимо длинным. Еще одна пуля, пробив калитку, свистнула над головой и, обогнав бегущего генерала, выбила из дверного косяка похожее на миниатюрный взрыв облачко известковой пыли.
Выбежав на зеленую лужайку, посреди которой стояли качели с парусиновым тентом и плетеная садовая мебель, он услышал за спиной характерный шорох, поскребывание и постукивание – звуки, сопровождающие процесс залезания одетого в городской костюм и неподходящую для занятий спортом обувь человека на высокий дощатый забор. Потом опять раздался знакомый хлопок, что-то коротко и зло рвануло развевающуюся полу рабочей куртки: киллер был уже здесь, во дворе, и получил возможность стрелять прицельно, но опять промазал. «С нами бог», – подумал Андрей Константинович, взлетел, не чуя под собой ног, на высокое крыльцо, сразу же прянул в сторону и спрятался за подпирающей навес кирпичной колонной, в которую сейчас же с треском влепилась пуля.
Дверь, по счастью, осталась приоткрытой. Собравшись с духом, генерал совершил последний стремительный рывок и очутился в прохладной, сумеречной после яркого дневного света прихожей. Захлопнув дверь, он трижды повернул барашек замка и услышал, как снаружи в стальное дверное полотно с глухим лязгом ударила еще одна пуля.
– Врешь, не возьмешь, – пробормотал Андрей Константинович и бросился к лестнице, ведущей на второй этаж.
Правая рука повисла плетью и ощущалась как посторонний неживой предмет, вроде небывало длинного батона полукопченой колбасы, который какой-то неумный шутник смеха ради присобачил к пульсирующему нарастающей болью плечу. Действуя левой и рыча сквозь зубы от досады на то, до чего это, оказывается, неудобно, генерал выволок из шкафа чехол с ружьем, расстегнул и, наступив на краешек носком сапога, за ствол выдернул оттуда дробовик.
Коробка с патронами лежала в нижнем ящике комода. Ежесекундно роняя и ловя норовящие раскатиться по всей комнате красные пластиковые цилиндры с весело блестящими латунными донышками, генерал с грехом пополам зарядил ружье и, уперев прикладом в пол, здоровой рукой передернул скользящий помповый затвор. Затем, ухватив той же рукой за шейку приклада, взял ружье наизготовку, положил палец на спусковой крючок, подкрался к выходящей в коридор двери и прислушался.
