Федор Филиппович отчетливо, как в замедленном воспроизведении, слышал едва различимый, распадающийся на отдельные щелчки скрип пружины, когда киллер поворачивал дверную ручку. Прижавшись лопатками к стене у входа в кухню, генерал поднял на уровень глаз отсвечивающий зернистым серебром ствол, спохватился, что забыл передернуть затвор, но тут же увидел, что вороненый курок взведен – пистолет был готов к бою, хотя Потапчук, хоть убей, не помнил, когда успел произвести все необходимые манипуляции.
Он опять вспомнил про камеры. Если Тульчин все-таки ни при чем и честно пытается установить истину, если оператор на посту и не спит в шапку, ребята из машины наружного наблюдения уже должны со всех ног мчаться к подъезду. Если… Если они не убиты, и если у киллера нет такого же генератора помех, каким давеча воспользовался Глеб. А тут ведь одно из двух – либо то, либо это. Потому что киллер явно не на помойке себя нашел и знает, надо полагать, куда, в какую именно квартиру собрался нанести визит. Такие дела с кондачка не делаются, а значит, как уже было сказано, одно из двух: либо – либо.
Вот ведь напасть, подумал он. На старости-то лет! И – с внезапным раздражением: а что, интересно, сейчас делает наш многоуважаемый Глеб Петрович – дрыхнет в объятиях законной супруги? Хорошо ему, небось, там, в объятиях. Уж наверняка получше, чем Федору Филипповичу здесь – в трусах, с пистолетом и так далее. Это, как говорится, даже к гадалке не ходи…
Дверь тихо отворилась, и киллер вошел в прихожую. Он был одет, как рыбак – в камуфляжный костюм, панаму с накомарником и резиновые сапоги. Кисти рук были синеватые, как у лежалого покойника, и Федор Филиппович не вдруг сообразил, что видит самые обыкновенные медицинские перчатки из подкрашенного (да, наверное, еще и ароматизированного) латекса – практичную одноразовую вещь, весьма удобную не только при проведении хирургических операций и медицинских процедур, но и там, где умудренные опытом люди не считают нужным оставлять отпечатки своих пальцев.
Левая рука киллера осторожно, без стука, прикрыла дверь, правая так же осторожно опустила, нацелив в сторону освещенной гостиной оснащенный длинным глушителем пистолет – не «Стечкин», а, судя по очень характерному силуэту, немецкий «вальтер» времен Второй Мировой. На переносице киллера поблескивали дымчатыми стеклами солнцезащитные очки в тонкой стальной оправе. В полутемной прихожей сходство было полным прямо-таки до жути, и Федор Филиппович поймал себя на том, что сомневается: а вдруг это и вправду Глеб?
Эта секундная растерянность едва не решила дело. Внезапно киллер, будто что-то почуяв, резко развернулся всем корпусом вправо и увидел то, что должен был увидеть: голого, в одних мятых трусах и дряблых складках незагорелой кожи, взъерошенного с постели генерала Потапчука, целящегося прямо ему в лицо из многозарядного автоматического пистолета.
Рефлекс тренированного убийцы сработал раньше, чем мозг осознал увиденное. Черный Подполковник нажал на спусковой крючок, безотказный, заведомо заряженный «вальтер» издал металлический щелчок, в районе затвора появился и сейчас же растаял слабенький, как от детского пистона, синеватый дымок, и это было все – выстрела почему-то не последовало. Не тратя драгоценного времени на возню с этим обломком Третьего Рейха, таким же вероломным, как и те козлы, что без объявления войны перешли границу в четыре часа утра, Молчанов-номер-два просто разжал ладонь. Тяжелый «вальтер» глухо брякнул, упав на покрывающий пол прихожей истертый, вытоптанный ковер, рука в перчатке из тонкой голубоватой резины с почти неуловимой для глаза скоростью метнулась к поясу, ухватив торчащую из-под ремня рукоять «Стечкина».
Все это заняло какие-то доли секунды, но этого хватило, чтобы генерал Потапчук разглядел лицо того, кто явился по его душу, пришел в себя и нажал на спуск. Не особенно доверяя своему изрядно поистрепавшемуся за десятилетия кабинетной работы мастерству, он выстрелил три раза подряд, и все три пули поразили находящуюся на расстоянии двух метров крупную мишень – надобно заметить, к некоторому удивлению Федора Филипповича.
Сиверов номер два рухнул, как сброшенный с плеча мешок с дровами, напоследок, словно трех пуль ему показалось мало, ударившись виском об угол стены. Панама с накомарником свалилась с головы, соскочившие с переносицы «хамелеоны» отлетели к входной двери, пыльный затоптанный ковер начал быстро пропитываться темно-красной жидкостью. Теперь, без шляпы и очков, Федор Филиппович хорошо разглядел лицо убитого и окончательно уверился, что знает этого человека – вернее, когда-то знал.
– Ах ты, поганец, – пробормотал генерал, глядя на покойника поверх слабо дымящегося ствола.
Нужно было решать, что делать дальше. Где-то – не в квартире, но где-то совсем недалеко – скрипнули половицы, и тревожный, заспанный женский голос раздраженно произнес:
– Ты с ума сошел! Сейчас же убери руки, как можно быть таким трусом?! Ты что, не понимаешь… Алло! Алло, полиция? Мне кажется, в соседней квартире только что стреляли…
Гражданская сознательность, подумал генерал Потапчук. На нее, родимую, у нас нынче весь расчет, вся надежда. Только вот мне, лично, она сейчас как-то не в жилу. М-да, есть-таки женщины в русских селеньях…
Он додумывал это уже на бегу, по-прежнему держа в руке пистолет и прижимая к груди и животу впопыхах собранные в охапку брюки, рубашку и туфли со свисающими из них носками. Сбежав на две ступеньки вниз, он спохватился, развернулся и прыжками, как молодой, бросился наверх, мысленно повторяя: «Дурак, старый дурак… Вот дурак-то! А еще генерал!»
Это, действительно, напоминало рассказ Конан-Дойля – тот самый, где Шерлок Холмс и доктор Ватсон впервые отважились на кражу со взломом и, несмотря на высочайшую квалификацию знаменитого сыщика, наследили на месте преступления, как корова в валенках – вернее, как целых две коровы. Очертя голову нестись с пистолетом в руке прямо в объятия охраны – это было, без преувеличения, сильно.
Он остановился: дальше бежать было некуда. Впереди была только железная лесенка, ведущая на крышу, да запертый на большой амбарный замок люк. Такие замки с легкостью сбиваются одним выстрелом из пистолета, и очень жаль, что происходит это только в кино. Да если бы и в жизни, что с того? Дальше-то что? Бегать без штанов по крыше, размахивая пистолетом, и орать: «Живым не дамся!»? Это в его-то годы!
Внизу, на первом этаже, негромко лязгнула, закрывшись, железная дверь, и Федор Филиппович с некоторым опозданием осознал, что, кажется, слышал пиликанье домофона. Он задержал дыхание и прислушался, но на лестнице было тихо. Только женщина из квартиры на четвертом этаже что-то объясняла оператору дежурной части – уже не взволнованно, а раздраженно. Вскоре замолчала и она, а еще через пару секунд Федор Филиппович понял, что оперативники из группы наружного наблюдения не придут – вероятнее всего, потому, что их давно нет в живых.
Ситуация резко переменилась. Если еще две минуты назад ему оставалось лишь пассивно ждать развития событий, то заварившуюся теперь кашу генерал мог расхлебать, только находясь на свободе. А то ведь, того и гляди, повесят на тебя всех собак и умоют руки…
