– Надо.
– Приезжайте. Только в приличном виде. И не шуметь. У меня репутация тихого человека.
– Не держи нас за гопоту, мой повелитель.
Интересно, какого черта эту компанию несет именно сюда?
Они появились в два часа. Разгар рабочего дня. Но революционеры не работают. Они борются. Поэтому ждать их можно в любое время суток.
Зена по-хозяйски вошла в квартиру. За ней появился Жаб, обнял меня и похлопал по плечу. За ними плелись два вьючных животных – Глицерин и Конан, загруженные пакетами с бутылками и продуктами. И если Конан шел угрюмо, но безмолвно, то Глицерин шептал под нос что-то ругательное, типа припахали, суки такие, самим в лом, а я тут за всех…
– Афона где забыли? – спросил я.
– Афон высоко парит, нам туда не подняться, – хмыкнула Зена.
– По какому поводу пьянка?
– Узнаешь.
И вот стол накрыт, спиртное разлито.
– Чак, – Зена подняла бокал с вином. – Ты был чужак. Ты был еще недавно одним из них. Теперь ты наш. Ты доказал это в деле. Теперь есть мы и они… За нового человека, выросшего из мира пресмыкающихся.
Мы чокнулись.
Жаб вручил мне деревянный футляр. Я открыл его и с изумлением увидел на красном бархате порванные кандалы – типа сувенир.
– Это наш символ! – горделиво изрек Жаб. – Тех, кто порвал оковы. Тех, у кого свободны руки.
Меня обняли. Чисто дети. Хорошо, что на крови клясться не заставили. У всех нелегальных организаций нездоровая страсть к символам и мифотворчеству…
Я расчувствовался и поклялся в верности товарищам по борьбе. Спиртное лилось рекой. Атмосфера была приподнятая. Сборище напоминало студенческую вечеринку – беззаботную и безвредную. Черт, что же творится на свете! Лет тридцать назад эти ребята побесились бы по молодости – закончили бы институты, разъехались на работу по распределению, стали жить достойно. И их личные демоны, которые дремлют в душе каждого человека, загнулись бы от голода. А сейчас эти обычные ребята стали необычными. И теперь мира у меня с ними быть не может.
Пьянка проходила в штатном режиме. Даже Конан чуть ли не всплакнул и опустошил со мной пару стаканов со словами:
– Я думал, ты так, дрындобол… А ты пацан… Ты конкретно их уделал, чурок этих! У нас в реале все вышло!.. Ты теперь мой брат! Вот так вот!
– Ты, Конан, боец! – отвечал я. – Молодец, не сдрейфил.
– Стреляешь ты классно.
– И тебя научу.
– Научи. Тогда всем трындец…
После очередной бутылки начал зажигать Жаб. Его понесло в пропаганду. Талант! Из таких выходили отличные агитаторы, призывающие в Первую мировую войну русских солдат сдаваться германцам в плен.
Сжимая в руке бокал, он вещал:
– Современный мир эксплуатации и чистогана обречен. В нем может жить животное, которое научилось торговать. Но не человек. Чтобы изменить что-то глобально, должна быть глобальная кровь.
– Много крови? – поинтересовался я.
– Миллионы. Миллиарды жизней. Какая разница?
– Цена не пугает?
– Люди все равно гниют заживо. Так пускай они станут удобрением для райских садов будущего.
– Пускай, – хрюкнул тоже порядком насосавшийся Глицерин.
Это посвящение меня в рыцари длилось до одиннадцати вечера. Потом Жаб, немножко протрезвевший, потащил на себе Глицерина, как сестра милосердия раненого бойца с поля боя. За ними исчез Конан. И мы остались вдвоем с Зеной.
– А у нас еще много дел. – Она прильнула ко мне губами.
И понеслось…
Очнулся я в тринадцать двадцать от того, что сосед снизу врубил группу «Автограф лета» так, что стекла задрожали.
Я встряхнул головой и приподнялся на локте, разглядывая завернутую в простыню Зену. Одна ее грудь была обнажена, и у меня шевельнулся отголосок желания. Впрочем, зажгли мы с ней по-взрослому, и я был опустошен.
Зена томно потянулась, сразу заняв весь диван и оттеснив меня к стене. Приоткрыв глаза, она прошептала:
– Мне хорошо, Чак. Мне феерично с тобой.
– Мне тоже.
– Надо ловить момент. Знаешь, чем мне нравится моя жизнь?
– Чем?
– Она дает почувствовать сладость именно этого момента жизни. Потому что будущего у нас может не быть. – Она отбросила простыню и присела на диване во всей своей нагой красе. Выразительно помяла свои груди. – Мне нравится трахаться. Нравится, когда хорошее вино туманит голову. Мне нравится солнце. Я остро ощущаю это, потому что завтра ошалевший полицай, может, вгонит мне в голову пулю. И меня свезут на кладбище. Поэтому я пью, как нектар, сегодняшний день.
– Не знал, что ты романтичная натура.
– А что ты знаешь обо мне? Что мы знаем друг о друге?
– Что-то ты сегодня много говоришь о смерти.
– Как-то не по себе мне.
– Рассказывай, – потребовал я.
– Что рассказывай?
– Все. Потому что больше тебе поделиться не с кем, Зена.
– Да рассказывать не о чем… Но Афон…
– Что Афон?
Она замялась.
– Ты все спишь с ним? – спросил я.
– Тебя это волнует?
– Не знаю. Может быть, да.
– Брось ты эти условности, Чак. Ты взрослый человек. Мы же избранные.
– С разорванными кандалами.
– Да. Мы в жизни горим и парим в небесах. А не гнием и ползаем. Он мне нравится. И ты мне нравишься. Я должна выбирать? Зачем?
– Есть резон.
– Мы боремся, чтобы отринуть условности. А не продолжать их лепить поколение за поколением. Я не создана для детских пеленок и соплей. Я создана, чтобы отдавать себя сильным мужчинам. Потому что я сама сильная. Очень сильная.
– Да… И что Афон?
– Я его не видела таким никогда. Он осунулся. И смотрит как-то отстраненно.
– Бывает.
– Он на что-то решился. Что-то нам предстоит опасное.
– Ты же готова умереть за светлое будущее.
– Да ни хрена я не готова! – неожиданно прорвалось у нее. – Убивать готова. А умереть – нет…
* * *
Здоровое питание, размеренная жизнь и отсутствие реальной опасности порой могут сыграть с людьми злую шутку.
Когда-то майор Жулебин был боевым лейтенантом, ходил в рейды и в поиск, был матерым зверем с обостренными чувствами. Штабная работа повлияла на него самым пагубным образом. Стал жирной канцелярской крысой – впрочем, относился к этому философски.
– Мы теперь паркетные, нас не трожь, – ухмылялся он.
