Париться – всерьез, по-настоящему – он отказался, сославшись на свое крайне неподходящее для этого благого дела состояние, но помылся с удовольствием и весьма основательно, как и предполагает хорошая русская баня. Во исполнение священных обязанностей радушного хозяина суетясь в предбаннике, Кошевой не упустил случая мельком заглянуть в его спортивную сумку. Да, Липский был просто свободный журналист и блогер, и Кошевой сам зазвал его сюда, но что с того? Судьба и случай прокладывают для людей кривые извилистые дорожки, которые постоянно норовят переплестись, спутаться в клубок, как переваренные спагетти, и в любой момент времени от любого индивидуума можно ожидать буквально чего угодно. А Липский вдобавок ко всему еще и очень недурно стрелял – по крайней мере, для любителя.
Но в сумке гостя не обнаружилось ничего смертоноснее ополовиненной – надо думать, по пути сюда – бутылки водки. Еще там лежала смена белья, туалетные принадлежности, а также маленький цифровой фотоаппарат и диктофон, тоже цифровой, – оружие вольного охотника за новостями, такое же неразлучное, как для Кошевого его двадцать девятый «смитти».
В уголке сумки обнаружился надкушенный пирожок с капустой, выглядевший так, словно его купили на вокзале. Вот это была уже по-настоящему опасная штука – к счастью, не для Кошевого, потому что он ее есть не собирался даже под угрозой применения оружия.
Из бани светило независимой отечественной журналистики вышло действительно слегка просветленным. Там, в бане, Липский побрился, разом сбросив лет двадцать, и хотя бы частично избавился от окружавшего его ореола неприятных запахов. Приглаживая мокрые после купания волосы, он объявил, что умирает с голоду, на что ему было сказано, что шашлыки уже на углях и, более того, находятся в состоянии полуготовности.
Впрочем, этой его просветленности хватило ненадолго. Пока Кошевой следил за углями, время от времени поворачивая унизанные сочащимся мясом шампуры, Липский слонялся вокруг мангала с бутылкой в руке, то и дело к ней прикладываясь. Кошевой еле сдерживал желание попросить его держаться подальше от углей: ему не ко времени вспомнилась вычитанная в детстве в какой-то приключенческой книжке история об одном африканском, что ли, царьке, проспиртовавшемся настолько, что однажды просто сгорел заживо от случайной искры. Теперь Дмитрий корил себя за вчерашний звонок непрерывно: черт его дернул, в самом-то деле! Сидел бы себе спокойно, робинзонил помаленьку, а теперь возись вот с этим…
Вообще-то, к Липскому он относился неплохо и где-то даже тепло, просто сейчас подвернулся явно не лучший момент для общения. Говорил господин блогер много и охотно, но изо рта у него вылетала преимущественно какая-то бессвязная чушь, лишенная какой бы то ни было смысловой нагрузки. Разглагольствуя о способах маринования мяса для шашлыка (в чем, как показалось Кошевому, смыслил примерно столько же, сколько в ядерной физике), он с каким-то странным упорством смотрел под ноги, словно там, на земле, были записаны тезисы его пламенной речи. Кошевой обладал устойчивой психикой и крепился минут десять, а потом все-таки поддался могучему велению стадного инстинкта и тоже посмотрел вниз.
Никаких тезисов там, естественно, не наблюдалось. Там вообще ничего не было, кроме нескольких случайных травинок, россыпи мелких щепок и глубоко отпечатавшихся на сыром после дождика песке следов его любимых мотоциклетных берцев со шнуровкой до середины голени, частично перекрытых плоскими невыразительными отпечатками мокасин, в которых приехал Липский.
– Что-то потерял? – не удержавшись, спросил Кошевой, когда гость, внезапно умолкнув на середине фразы, снова вперил взор в истоптанную землю.
– Вчерашний день, – встрепенувшись, словно неожиданно разбуженный от сна наяву, ответил Липский.
Прозвучало это грубовато и не сказать, чтобы остроумно, зато пялиться себе под ноги он, слава богу, перестал.
Несмотря на сделанное заявление о будто бы зверском аппетите, ел он плохо – похоже, просто забывая, что надо положить в рот очередной кусок. Сегодня он был чертовски рассеян и задумчив, что бросалось в глаза, даже невзирая на его трескотню, зато пить продолжал, как губка. Чтобы через пару часов не получить вместо собеседника бесчувственное тело, Кошевой прибег к альтернативному варианту, принеся из дома лукошко лесных орехов. Орехи представляют собой почти чистый протеин и могут с успехом заменить мясо, а едятся они, как семечки, – раз начав, остановиться уже невозможно. Кошевой колол их прямо на столе рукояткой «смит-вессона» и подкладывал Липскому, а тот, не переставая пересказывать столичные новости, исправно глотал один за другим, пока не сглотал добрую половину лукошка.
После обеда, следуя стандартной культурной программе, они отправились на стрельбище. Видя, в каком плачевном состоянии пребывает гость, Кошевой сосредоточил все свое внимание на том, чтобы не дать ему нечаянно застрелиться. Но Липский, к его огромному изумлению, сегодня стрелял даже лучше, чем тогда в клубе. Он не промахнулся ни разу, и вид у него при этом был такой, словно он не палил по мишеням, а расстреливал своих кровных врагов. Заполучив обещанный ранее МГ – оружие, к которому надо, как минимум, привыкнуть, – он не просто поразил, а буквально уничтожил мишень, разнеся ее в щепки и оставив от нее только два покосившихся, неровно обгрызенных поверху колышка, на которых она крепилась при жизни.
– Впечатляет, – сказал Кошевой, принимая у него дымящийся, горячий пулемет. Он действительно был впечатлен, причем достаточно сильно. – Лично я после стакана так не могу.
– Стиль пьяной обезьяны, – сообщил Липский и опять посмотрел под ноги. – Помнишь?
Кошевой кивнул: да, он это помнил. В девяностых или чуточку раньше, когда просмотр на дому зарубежных фильмов посредством купленного по цене подержанного автомобиля видеомагнитофона перестал быть уголовно наказуемым деянием, среди всего прочего страну захлестнула волна увлечения лентами о боевых единоборствах. По счастью, схлынула она довольно быстро, но, как всякая волна, оставила на берегу памяти принесенный из дальних краев мелкий мусор – в частности, вот это словосочетание: стиль пьяной обезьяны. Оно живо воскрешало образ худого, одетого в какие-то серые лохмотья, заросшего редкой седоватой щетиной, пьяного в лоскуты старика, который, кривляясь точь-в-точь как насосавшаяся паленой водки макака, прыгал по столам в какой-то забегаловке, легко, одной левой, расшвыривая толпы противников.
– Помню, – сказал он вслух. – А помнишь эти объявления: меняю видеомагнитофон на автомобиль или квартиру?
– И наоборот, – сказал Липский. – Да, времечко было, вспомнишь – вздрогнешь. Ты чем тогда занимался?
– Учился на филологическом, – напомнил Кошевой. – Я же тебе говорил.
– Ах да! – Глядя в землю, Липский с силой потер ладонью лоб. – Прости. Что-то я нынче не в своей тарелке.
Это была чистая правда. С ним действительно что-то было не в порядке, причем до такой степени, что Кошевой, отказавшись от исповедуемого в нерабочее время принципа невмешательства, задал прямой вопрос: что происходит и не может ли он, Дмитрий Кошевой, оказать посильную помощь.
