– К черту русский фольклор! – взревел Бургон. – Слушай меня внимательно, Мари. Сейчас ты расстанься с этим типом, спрячься куда подальше и не отсвечивай. Я немедленно вылетаю в Рим. Буду завтра утром…
– Я не ослышалась? – изумилась журналистка. – Немедленно вылетаешь и будешь завтра утром? Ты не через Плутон случайно летишь?
– Не придирайся к словам, – отрезал Бургон. – Мне нужно кое с кем пообщаться и решить пару наболевших вопросов – по нашей общей теме. Тебе понравится, обещаю. Запомни телефон – этот номер никому не известен. Даже мне, – редактор нервно хихикнул и продиктовал вереницу цифр. Затем продиктовал еще раз и третий – чтобы дошло. – Все, Мари, беги оттуда, удачи тебе…
Вся окоченевшая от холода в тридцатиградусную жару она прошла мимо праздно зевающего типа. Нормальный человек посмотрел бы на интересную молодую даму, а этот даже не покосился, только нервно сглотнул. Пропадая в подворотне, она отметила: он с ускорением движется за ней. Мари побежала по облупленному арочному проходу, надеясь раствориться в проходных дворах. И вылетела в замкнутый, типичный итальянский дворик, где, как назло, не было ни одной живой души! Она чуть не завыла от отчаяния. Сама влетела в западню! И даже выяснять не хотелось, что с ней сделает этот тип – убьет, испугает. Она лихорадочно озиралась. Дворик изрядно захламлен. Красная кирпичная кладка, облезлые оконные рамы, пара ступенек и закрытая дверь в нутро здания – справа от подворотни. Детский велосипед у входа, стены увиты чем-то пышным, хмелевидным, с огромными красивыми цветами. Горшки с растительностью в открытых окнах. Хоть «караул» кричи! Она бы закричала, но взгляд наткнулся на гору ржавого металлолома в двух шагах от двери – старый холодильник, ржавая электропечь. Соображала Мари пулей. Быстро глянула назад – «турист» с руками, погруженными в карманы, топал по подворотне и смотрел расширенными, явно не предвещающими приятного знакомства глазами. Мари метнулась к двери – он ускорил шаг. Она рванула дверь – та поддалась, распахнулась. Мари слетела с крыльца, нырнула за холодильную установку, скрючилась в три погибели. Взору сопящего соглядатая, влетевшего во двор, предстала закрывающаяся дверь. Со скрипом она вошла в створ. Тот даже не сомневался! Рванул к дому, не глядя по сторонам, взлетел на крылечко и исчез во чреве здания. Мари уже неслась обратно, исполняясь торжества. Какие же они тупые! Ныряя в подворотню, отметила истошный собачий лай в доме – видимо, шпик нарвался именно на то, что заслуживал…
Но она недолго праздновала победу. Выбежав из арки, Мари перевела дыхание, тряхнула головой, чтобы волосы улеглись, как надо, и с достоинством отправилась вверх по улице, фиксируя на себе заинтересованные взгляды прохожих. Прошла метров семьдесят – и хорошо, что догадалась обернуться! Обозленный шпик в разорванных бриджах, с окровавленной голяшкой, выбежал из подворотни и завертел головой. Узрел Мари и успокоился, мстительная гримаса перекосила блюдцеобразную физиономию. Да чтоб он сдох! Бежать по запруженной улице было глупо, она пошла ускоренным шагом, лавируя между праздной публикой. Оглянулась пару раз – разгоряченная физиономия приближалась, терпение у мужчины лопнуло. А если укол, порез – отравляющее вещество в кровь? – воображение Мари рисовало ужасные картины. И тут она увидела полицейских на другой стороне дороги! Двое блюстителей порядка в строгой форме, подпоясанные белоснежными ремнями, стояли рядом со своими мотоциклами и увлеченно беседовали. На толпу они не смотрели, и толпа на них не смотрела. Мари обрадовалась, перебежала дорогу. Мельком обернулась – соглядатай нахмурился, сбавил ход.
– Синьоры, синьоры… – на чистом итальянском зачастила Мари. Полицейские прервали беседу и посмотрели на нее как-то осуждающе – дескать, нехорошо, женщина. – Мне очень жаль, что я вас прервала, прошу прощения, хороший день сегодня, правда? Мужчина позади меня – со светлыми волосами, нога в крови… Я не шучу, синьоры, несколько минут назад он грубо домогался маленькой девочки в одном из домов… Я помогла ей спрятаться. Теперь он гонится за мной, хватал за руку, показывал какой-то фальшивый значок сотрудника спецслужбы… Синьоры, мне кажется, это маньяк-педофил… или сумасшедший… Арестуйте его и не слушайте, что он врет вам в глаза, это очень опасный человек…
Она не стала задерживаться. Один из полицейских что-то бросил ей вслед – просил остаться, но она не могла! Мари добежала до угла, а уж оттуда насладилась зрелищем. Тип, выдающий себя за туриста, почувствовал подвох – его, возможно, предупредили, что с журналисткой следует держать ухо востро. Но не успел сориентироваться. С криками «Синьор, ни с места, вы задержаны!» полицейские, придерживая свои роскошные портупеи, бросились через дорогу. Тип выкатил глаза – вот это да, мол! Развернулся, чтобы улизнуть, но его догнали, выкрутили руки – каждый полицейский выкручивал по одной руке, уперли физиономией в брусчатку. Он что-то кричал, ругался, убеждал их, но полицейские были непреклонны – зло должно быть наказано. Никому не позволено домогаться маленьких итальянок! Арестованного поволокли через дорогу – он упирался, его награждали зуботычинами. Улица замерла в восхищении. Кто-то зааплодировал, закричал: «Брависсимо, синьоры!» – Мари удовлетворенно кивнула и шмыгнула за угол.
Жилистый Жан Кури и упитанный Шрайдер, упавший со своим «Panavia Tornado» на деревню Джава, боролись в спарринге. Пыхтели, упираясь лбами, извивались, давили, но никто не мог взять верх. В итоге распались, сели и, обливаясь потом, неприязненно уставились друг на друга.
– Сила есть – ума не надо, – глубокомысленно изрек Гийом Ришар и перевернулся на другой бок.
– Перекурите – и опять, – зевнул Доминик Лазар. – Глядишь, и день пройдет.
– Охота вам балагурить? – проворчал Гурден. – Вы в курсе, господа, что мы завтра можем сдохнуть?
– Бог сам разберется, – буркнул Ришар.
Шарль Бурнье отжимался от пола. Семьдесят раз на кулаках – терпеливо, размеренно дыша, сдувая пот с ресниц, десять на одной руке, десять на другой. Перевернулся на спину, сунул ноги под меланхоличного Свенсона и принялся качать пресс, украдкой озирая обстановку. Дни тащились, как смертельно раненные черепахи. Летчиков не доставали после «переписи», трижды в день приносили еду в разовой посуде – относительно съедобную похлебку с отдаленным бараньим запахом, маисовую кашу, воду. Особого разнообразия в меню не было, но на деликатесы не рассчитывали – даже гурман Брион на второй день перестал ворчать и ел, что давали. Менялась охрана, на вопрос, что творится в мире и когда в их судьбе, наконец, что-то прояснится, караульные отделывались молчанием, хотя многие из них понимали английский, а кто-то – и французский. Временами они заходили в зал, топтались у порога, иногда бродили между циновками, разглядывая «контингент». Режим был щадящий – на громкие разговоры караульные не реагировали, на шутливые поединки – тоже. Они смотрели на летчиков с презрением, как на низшую расу. Лишь временами, когда кто-то из пилотов начинал к ним приставать с вопросами, они могли стащить с плеча автомат и выразительно замахнуться прикладом. Любопытный уходил, охрана плевалась ему вслед и занималась своими делами.
Шарль украдкой косился на дверь, отдуваясь на своем «тренажере». Он подмечал нюансы в поведении охраны. Здоровый бугай с щербатым лицом в линялой униформе зевнул, посмотрел на часы. Вышел из зала, оставив дверь открытой. В коридоре стоял паренек лет семнадцати. Джабир – имя Шарль уже знал. Худощавый, сутулый – недавно мобилизованный (в Ливии призывали в армию с семнадцати лет) и еще не обстрелянный. Джабир пропустил бугая, подождал, пока тот уйдет, скорчил плутовскую физиономию, извлек из брючного кармана простенький сотовый телефон и начал куда-то звонить. Судя по расцветшей физиономии, девушке. Зажал мембрану ладонью, что-то быстро и приглушенно говорил, хихикнул. Потом обнаружил, что дверь в физкультурный зал открыта, прикрыл ее ногой.
