Джованни никак не мог объяснить эту связь, он лишь безуспешно пытался придумать какое-то объяснение. Связь между первой и второй страницей очевидна, то было два пророчества: одно из них провозглашалось в начале, а другое — в конце путешествия поэта в загробный мир. Пророчество возвещало возмездие Пса, или Властителя, который должен восстановить порядок, уничтожить претензии Капетингов и умерить влияние Церкви, то есть убить Льва и Волчицу, которые своими грехами препятствовали осуществлению Божественного замысла и установлению правосудия под эгидой орла. С приходом загадочного мстителя власть Капетингов падет, а папа лишится своей власти и земель, и тогда порядок восторжествует. Но помимо отрывков из Ада и Чистилища, имелся еще один лист, где приводились строки из Рая. Рай — это великая тайна, которая раскрывается постепенно. Пророчества посланца Небес сбываются в сцене явления гигантского орла, который составлен из праведных духов. Все они любили высшую справедливость и потому были удостоены чести созерцать Господа на небе Юпитера. В конце концов орел торжествует, и это значит, что Христос вершит свой праведный Суд, обозначая тем самым начало христианской эры и тысячелетнего Царствия.
Но кому поэт адресовал эти строки? Кто станет этим загадочным мстителем? Казалось, что строка из Вергилия отсылала к наследникам Данте, словно поэт доверял своим детям сохранить поэму, подобно тому как Гектор указывал Энею на то, что он должен спасти пылающий город. Но ведь известно, что Эней был предком самого Цезаря, великим героем, перед которым орел раскрыл свою тайну, отцом будущей империи, одной из линий таинственного рисунка судьбы… В истории все связано невидимыми нитями: Эней и Цезарь, Цезарь и Христос, Христос и таинственный Пес… Возможно, это послание было адресовано тому самому Властителю, который разгадает секретный шифр и станет наследником великой тайны.
— Возможно, ваш отец подозревал, что поэму хотят украсть, что кто-то не хочет, чтобы он довел свой труд до конца, и именно поэтому, перед тем как уехать из дому, он решил спрятать последние песни? И в этих строках он оставил послание для тех, кто их найдет, завещая сохранить память о какой-то тайне?
— А что, если рыцарь прав и мой отец действительно был членом некоего тайного общества? Что, если это послание для тех, кто сможет его истолковать?
Антония закрыла лицо руками. Впервые за всю жизнь она почувствовала, что не в силах справиться с отчаянием. Смерть отца изменила ее. Она стала сомневаться во всем, и в том числе в своем решении принять постриг. Очень может быть, что никакого призвания к служению Богу у нее не было. Или же ее терзал страх перед одиночеством? Смерть отца снова объединила семью, но очень скоро им предстояло расстаться навсегда.
Пьетро вот-вот отправится в Верону, Якопо — во Флоренцию, а ей суждено оставаться в Равенне до конца дней своих, чтобы хранить память об отце и ухаживать за его могилой. Казалось, жизнь постепенно разрушала все мечты, разбивала привычные связи, сказка оборачивалась кошмаром: роль принцессы оказалась раздутой, жизнь ее ничего не значила. Странные обстоятельства преступления и исчезновение последних песен поэмы заставили ее подозревать даже самого близкого человека — собственного отца. Она резко подняла голову и обожгла Джованни взглядом.
— Расскажи-ка мне о Джентукке! — попросила она. — Ведь ты родом из Лукки, тебе должно быть что-то известно об этой женщине, которая заставила моего отца полюбить этот город…
И правда, Джованни знал Джентукку. Знал так, как никто другой.
— Поэт познакомился с семьей Джентукки, когда он останавливался в Лукке на несколько дней, вскоре после изгнания из Флоренции.
— Так, значит, она не была любовницей Данте?
Джованни попытался сдержаться, чтобы не рассмеяться.
— Конечно нет, сейчас ей не больше тридцати лет. Когда Данте был в гостях у ее семьи, она была еще совсем юной. Тогда-то мы с ним и познакомились.
— Пора тебе уже признаться, кто же ты на самом деле. Я теряюсь в догадках с того самого мига, когда увидела тебя в ночь перед похоронами. С тех пор это не выходит у меня из головы. Настало время разгадать таинственные строки, что висят над изголовьем в спальне отца. В первой строке говорится о графе Уголино и его сыновьях. Эти стихи можно истолковать как то, что отец беспокоился о нас после изгнания. Он знает, что приносит несчастье своим детям, но молчит, чтобы не огорчить их. Вот только у моего отца детей было не четверо, а трое. Затем появляется имя Джентукки, после чего следуют две другие строки, в которых упоминается Беатриче, а также святые Петр, Иаков и Иоанн, которых Иисус призвал быть свидетелями своего Преображения. Похоже, что здесь Данте снова говорит о себе и своих чувствах по отношению к собственным детям. Ведь его дочь после пострига взяла имя Беатриче, а его сыновей зовут Пьетро и Якопо. Остается четвертое имя — Иоанн, то есть — Джованни! Выходит, что имена Джованни и Джентукки стоят совсем рядом и оба связаны с Луккой. Скажи мне, верно ли я понимаю, что пришло время обнять тебя и назвать братом? Ты и есть четвертый сын моего отца? Но кто тогда твоя мать? Если это не Джентукка, то почему эта девушка упоминается в стихах Комедии? Прошу тебя, раскрой мне всю правду!
Джованни почувствовал, как стынет кровь в жилах. Он медленно подошел к Антонии, погладил ее по голове и сжал ее руку. Несколько минут он молчал, словно собираясь с мыслями. Он не знал, как рассказать ей обо всем и вправе ли он открыться. Затем он снова обернулся к ней. Наконец он решился и принялся рассказывать свою историю. Голос его был тих, словно шелест осенних листьев.
IX
— Понимаешь, Антония, я и сам не знаю всей правды. Ответ я надеялся найти здесь. Я приехал сюда, чтобы спросить об этом. Согласно документам, меня зовут Джованни, сын Данте Алигьери из Флоренции. По официальной версии, я действительно сын поэта. Но мне никогда не узнать, кто мой настоящий отец. Только моя мать могла бы открыть эту тайну, если бы пожелала, но она умерла и унесла ее с собою в могилу. Таким образом, подтвердить или опровергнуть эти предположения мог только Данте. Я же могу только рассказать тебе то, что знаю сам.
Я родился в Лукке в тот самый год, когда моя мать переехала в этот город из Флоренции. Тогда она уже была беременна. Чтобы поправить дело, она вышла замуж за пожилого купца, у которого уже было двое детей от первой жены. Его сына звали Филиппо, а дочь — Аделазия. Отчим был постоянно в разъездах, поскольку сам вел дела. Он много времени проводил во Франции, между Труа и Дижоном, где торговал шелком и зарабатывал на обмене. У него было немало любовниц. В Лукке он появлялся редко, мать родила ему двоих детей, Лаппо и Матильду. А сколько еще детей было у него во Франции, один Бог ведает. Я не считался его сыном, и потому до двадцати лет у меня не было никаких документов. Меня звали просто Джованни, фамилию, как и все незаконнорожденные, я унаследовал от матери. Однако я подавал большие надежды, даже сочинял сонеты, хотя потом сжег все, что написал… Я состоял в учениках у одного довольно известного врача. К моему горю, не имея отца, я не мог считаться наследником и потому не годился в женихи девушкам из хорошей семьи. Меня принимали как друга, мне поверяли разные секреты, иногда мне удавалось закрутить короткий роман, но я не мог рассчитывать на хорошую партию. Однажды я прочел несколько стихотворений Данте, где он говорил о Беатриче. Он говорил о женщине, которая была молода и прекрасна и обладала «умным сердцем», и я подумал о Джентукке.
