Джованни ждал Бруно с нетерпением. Ему хотелось скорее поделиться с ним результатами своего расследования, ведь его друг был весьма образованным человеком, он знал Священное Писание и труды Отцов Церкви, читал трактаты латинских классиков, старых и новых философов, он мог бы помочь ему расшифровать тайное послание и найти объяснение строкам о Псе и о Властителе.
Наконец Бруно вернулся, и они обнялись, как братья. Джильята приготовила ужин, а потом, когда они поели, отправилась укладывать дочь.
— Доброй ночи, Джованни! — сказала она. — И не грусти! Вот увидишь, если Джентукка жива, рано или поздно вы снова встретитесь!
София тихонько шепнула матери:
— А Бернар завтра уже уедет или еще побудет с нами?
Джильята успокоила ее, ответив, что завтра она сможет продолжить свою историю. София поцеловала отца, помахала ручкой рыцарю и исчезла вслед за матерью, которая рассказала ей о жизни Бернара и о том, как много-много лет назад он участвовал в Крестовом походе и сражался с турками.
IV
Оставшись втроем, мужчины расположились вокруг стола, и Джованни рассказал Бруно о событиях, которые произошли в Равенне: о смерти Данте, о своих подозрениях, об исчезновении рукописи и о том, что они нашли несколько загадочных страниц в сундуке с двойным дном. Потом он поведал ему о том, что случилось сегодня утром, о страшной смерти Чекко да Ландзано. Бруно припомнил, что в начале сентября ему приходилось встречаться с неким Чекко на улицах Болоньи; об этом типе ходили дурные слухи. Хотя они никогда близко не общались, но, как земляки, оказавшиеся в чужих краях, по обычаю, поздоровались.
Этот самый Чекко был спекулянтом, он посещал сомнительные заведения по обе стороны границы и показывался там всякий раз, когда проворачивал очередную сделку, причем законной сделка была далеко не всегда. Он зарабатывал как посредник при обмене товаров — в общем, занимался всем подряд и даже связался с тамплиерами, но не из любви к Святой земле, а потому, что учуял возможность барыша, ведь большие флорентийские компании, перевозящие продукты, пользовались кораблями рыцарей Храма и поэтому могли не платить налоги. Огромные караваны отправлялись из Ландзано прямо в Бриндизи, где погружались на корабли. Вот чем занимался этот Чекко, — по крайней мере, такие слухи ходили о нем в родных краях.
Когда орден распустили, поговаривали даже, что Чекко попал под суд, но ему удалось выкрутиться. Если бы его оставили под стражей, сейчас он был бы жив…
Потом Джованни рассказал о своих ночных размышлениях, о таинственных числах, зашифрованных в отрывках из Комедии Данте, найденных на дне сундука; он нарисовал нумерологический квадрат и спросил Бруно:
— Как думаешь, что все это значит? Очень похоже на то, что все сводится к великой аллегории справедливости, которая раскрывается на небе Юпитера, но мне никак не удается понять значение цифр один-пять-пять.
— Да это же Давид и пять круглых камней! — воскликнул Бруно. — Ну конечно же: в тридцать второй проповеди святой Августин говорит о битве Давида с Голиафом и трактует числа один, пять и десять как скрижали Завета. Попробую вспомнить: «Давид выбрал пять камней для своей пращи в русле реки, — как сказано в Первой книге пророка Самуила, — но лишь одним из них он смог убить великана». Давид — это предок и прообраз Христа, а Голиаф воплощает собой Сатану. По мысли Августина, пять камней символизируют собой пять Книг Моисея, а число десять, как и десять струн арфы-псалтыри Давида, на которой он играет в псалме «К Голиафу», — это десять заповедей Божиих, которые Моисей получил на Синае. «Пять» и «десять» для Августина — скрижали Завета. А «один» — это тот самый камень, который убил гиганта-филистимлянина, потому как закон Моисеев сводится в Новом Завете в одну-единственную заповедь любви: «возлюби ближнего своего, как самого себя». Таким образом, числа один, пять и десять указывают на связь между Ветхим Заветом, то есть Пятикнижием и десятью заповедями на скрижалях, и Новым Заветом, который сводит все это к одному.
И тут Джованни вспомнил истолкование канцоны Данте «Три дамы к сердцу подступили вместе»,
[32]
о котором он слышал от Пьетро: Божественный закон сводится к единству христианской справедливости, которая в Раю воплощается в образе орла: е pluribus unum,
[33]
тысячи душ, чьи голоса становятся одним-единственным голосом.
— Так и есть! — воскликнул он.
В последних сохранившихся стихах поэмы орел, тело которого состоит из тысячи духов, говорит одним общим голосом; он предлагает Данте заглянуть ему в глаза, и поэт видит, что зрачок орла — это дух царя Давида — самый главный дух на небе Юпитера, а вокруг него — пять драгоценных камней. Пять — как пять камней, как пять Книг закона Моисея в проповеди святого Августина! Все сходится! Это о Давиде слова из двадцатой песни: «пел Господа и скинию носил из града в град», это он доставил в Иерусалим ковчег Завета, в котором хранились скрижали Закона. Но потом говорится о Псе: сказано, что он изгонит Волчицу.
— Ковчег Завета! — радостно воскликнул Бернар, словно неожиданно понял нечто исключительно важное.
Он схватил лист, на котором Джованни изобразил свой нумерологический квадрат, и начал внимательно разглядывать его.
Джованни, ничуть не смутившись, продолжал:
— Выходит, что гончий Пес — это намек на Давида, а точнее, на то самое число пять из святого Августина — на Тору и Ветхий Завет, это не что иное, как символ охоты на Волчицу. Волчица же — одно из трех воплощений Сатаны, она обильно размножается, ведь у Данте сказано, что она со многими еще совокупится. Тогда это объясняет загадочный войлок, меж которым якобы родится Пес: это может быть пастушья одежда, ведь пастухи не использовали плащи из ткани, обычно они одевались в безрукавки, свалянные из войлока, а Давид как раз и был пастухом.
— А еще это может быть отсылкой к пророчеству Иезекииля, — вмешался Бруно, — там говорится о восстановлении справедливости в стаде верных, ведомых пастухом Давидом, который изгонит со своей земли хищников, то есть воплощение зла, Рысь, Льва и Волчицу. Давид или его потомки, наследники Христа, победят трех чудищ.
— А если Давид и есть тот Пес, — подхватил Джованни, — который защитит свое стадо от хищных зверей Сатаны, то есть Давид-воин, чье оружие — пять камней Завета, тот Давид, которому предстоит победить Голиафа, то тогда отрывок из Чистилища, зашифрованный цифрами 5–1–5, пророчит поражение гиганту — иными словами, Филиппу Красивому — и возвещает пришествие посланника Господня, который победит нового Голиафа. Теперь все ясно! Давид-солдат становится Давидом-предводителем, главой войска Израилева, и оба они предвещают появление Давида-царя, который станет зрачком того самого орла и хранителем Божественного закона, первым в ряду предшественников и провозвестников Христа. Пророчество о пришествии Пса и Властителя свершается на небе Юпитера, а орел являет собой единство справедливости. И тогда числовая аллегория указывает на библейского Давида в трех ипостасях: охранителя стада, главы войска Израилева и, наконец, царя, а кроме того, на фигуру Христа, через число 33, которое раскрывается постепенно: в диком лесу через пророчество Вергилия, который символизирует Разум, потом на вершине нового Синая — словами Беатриче, которая воплощает собой теологию, и, наконец, на небе праведников…
