Но тут его мысли остановились, и на него нахлынуло ощущение покоя…
Он испросил прощения за все, что совершил. Море в последний раз отразилось в его глазах и навсегда исчезло.
Даниель подхватил труп под мышки и поволок к дамбе. Там он сбросил его в море. Потом выхватил меч и попытался вскрыть ящик, но ничего не выходило. Тогда Дан в ярости опрокинул тачку — ларец свалился, крышка отскочила. Оттуда выпали две скрижали, которые упали на каменный пол и раскололись. На черных плитах виднелись золотые буквы неизвестного алфавита.
— Что за черт! — крикнул Даниель и сбросил все в воду.
Затем он с разочарованным видом отправился на корабль.
Меч был испачкан в крови, тачка пуста.
VI
«Христос был распят, и на третий день воскрес из гроба! С тех пор как свершилось это великое чудо, никаких настоящих пророков не было и быть не могло!» — гремел с амвона монах в доминиканской рясе. Главный смысл его проповеди заключался в том, что Божественное может проявлять себя только через Откровение и только в нем заложено все, что положено знать людям о Боге. В священных книгах есть все, что нужно для жизни, а остальное — не больше чем трактовки и комментарии.
Джованни думал над словами монаха, пока возвращался в гостиницу. В какое странное время ему было суждено появиться на свет! Каждый раз, направляясь в гостиницу, он выбирал новый путь. Это помогало выкроить время для размышлений.
Слово стало плотью и кровью, оно воплотилось в человеке, и было распято, и воскресло, и святая Римская церковь, как наследница апостолов, стала единственным хранителем Писания. Здесь нечего добавить. Это и провозглашал с кафедры Пес Господень.
[67]
Это ожившее Слово и есть оплот против Тьмы, против злых сил, против сомнений и отрицания. Проповедник был специально послан в Болонью самим папой, который возлагал надежды на то, что огонь речи доминиканца уничтожит злобу еретиков. И тот действительно с большим воодушевлением клеймил францисканцев, чьи проповеди были насквозь пропитаны идеями иоахимитов. Они трубили о том, что минула эра Отца и Сына и грядет эра Святого Духа, и эта последняя принесет миру великое обновление. Она сменит законы Ветхого и Нового Завета, и тогда восторжествует любовь к бедности и наступит время духовной свободы. Властная Церковь Петрова уступит свое место Церкви Иоанновой, которая откажется от ненужного бремени мирской власти, и управлять ею станут кроткие аскеты-бессребреники, — словом, дух свободы, любви и мира победит насилие и устранит самую его возможность. Таким образом, появление Франциска Ассизского стало для них живым воплощением наступления последней эры, предсказанной Иоахимом, — эры Святого Духа, и только он был для них настоящим пророком. Данте, отведя Франциску место в раю, рядом с пророками, тем самым давал понять, что идеи калабрийского аббата ему не чужды. Доминиканец же ясно говорил, что время пророков прошло и что пытаться давать Божественному Слову какие-то новые трактовки нет никакого смысла, ибо единственное верное Слово — это Евангелие и только оно несет в себе подлинное учение Христа. Случилось все, что должно было случиться, остальное лишь крохи, жалкие заметки на полях Великой Книги.
После мессы Джованни распрощался с отцом Агостино. Падре упрекнул его в том, что он освободил Терино, ведь это — опасный преступник. Но Джованни не видел смысла предавать его суду.
— Под пытками он сознается в чем угодно и в конце концов его все равно казнят. Вполне возможно, что он снова попытается проститься с жизнью, так что администрация коммуны будет избавлена от лишних расходов, — ответил он встревоженному священнику.
— Вам следует покаяться за такие мысли, — ответил тот.
Но Джованни уже испросил прощения у Небес и у великой энергии, что движет все земное.
В какое все-таки удивительное время они живут! Эта эпоха открылась пришествием святого Франциска и закончилась со смертью Данте. Время потрясающего духовного прорыва и вместе с тем постоянных военных стычек. Казалось, что новый папа хочет навсегда покончить с самой идеей того, что человек может сам, без помощи Церкви, общаться с Богом и вступать с ним в какие-то отношения. И именно эта идея читалась на каждой странице творения Данте. Это она породила новые всплески философской мысли, учения Франциска и Бонавентуры, дала силы на строительство великолепных соборов и вдохновила Данте на написание поэмы. Но она же дала жизнь и самым крайним течениям веры, создала невероятные культы, так что иной раз можно было подумать, что любой шарлатан и психопат, страдающий невероятными галлюцинациями, может объявить себя провидцем и начать проповедовать на соборной площади об обновлении и грядущем апокалипсисе. Церковь старалась оградить народ от опасных лжепророков, но, чтобы преуспеть в этом, ей нужно было выступать единственным посредником в общении с вышним миром. Поэтому она говорила — подлинные пророки несли весть о Христе, и после его воскресения эти пророчества исполнились, а новых уже не будет. Эпоха, о которой повествует Священное Писание, закончилась, и с этого момента все сказанное и написанное о Христе, пришествии или новой эре — лишь достояние литературы.
Джованни казалось, что подобные методы борьбы со злом совершенно не соответствуют его масштабам. Это все равно что отрезать ногу, чтобы избавиться от бородавки. Допустим, таким образом они могли уничтожить катаров и иоахимитов, но вместе с ними погибли бы мысли о вере и святого Франциска, и Данте, и многих других. А ведь таких, как они, уже больше не будет.
Какое там время Святого Духа! Складывалось впечатление, что, борясь со лжеучениями, Церковь тем самым призывает людей стать материалистами и заниматься лишь формальным выполнением навязанных ею же ритуалов. Она словно призывала: займитесь земными делами, а мы позаботимся о Христе и обо всем остальном. Таким образом, Церковь сильно рисковала: заяви кто-нибудь о том, что человек может общаться с Богом без посредничества церковных служек, и он мгновенно приобрел бы множество сторонников, так что вся эта борьба могла обернуться совсем другой стороной. Святые Отцы оказались бы перед непростым выбором: смиренно признать свою ошибку или же устроить бойню, которая привела бы к разрыву между Церковью и людьми, после чего заявлять о собственной богоизбранности стало бы гораздо сложнее.
Но потом Джованни подумал, что дело здесь не только в Церкви. Вокруг зарождался новый мир, и в этом мире люди держались за материальное гораздо сильнее. И дело было отнюдь не в том, что об этом сказали с соборной кафедры. Это было вступление в новую эпоху, которая принадлежала им, людям денег и вещей. Народ устал от разных учений; гвельфов и гибеллинов разогнали, не было больше ни белых, ни черных, ни сторонников Августина, ни желающих трактовать Аристотеля, ни мистиков, ни поборников разума. Везде царила атмосфера покорности и приятия существующего порядка вещей, люди цеплялись за сегодняшний день. Вместо старой привычной аристократии появились настоящие денежные магнаты, после великих открытий минувшего века общество снова застыло и замкнулось в себе. На место открытых для каждого свободных коммун пришли новые виды правления, когда несколько богатых семей из старой и новой аристократии оккупировали власть в городе, а затем группировались вокруг одного могущественного правителя: формировался культ личности, который постепенно занимал освободившееся от старого режима пространство. Поэты собирались в кружки, но теперь их занимали скорее луга и пастушки, политика больше не находила отражения в их вдохновенных строках. Они разрабатывали мелкие, второстепенные темы, пытаясь заслужить титулы аристократов поэтического слова. Мир становился простым, светским и безразличным ко всему, что касалось духовной сферы: это был мир дельцов — мир, где не осталось места голосу свыше, который говорил бы человеку о вечном.
