Чекко д'Асколи был одним из самых непримиримых критиков поэмы Данте, ему лучше всех удавалось разрушать порожденные ею мифы, расползающиеся из старейшего в Европе университетского квартала по всему городу. Жаль, что и он оказался слишком горяч. Может статься, что все деньги, потраченные на то, чтобы вогнать Данте в землю, были потрачены зря. Чекко продолжал во Флоренции то же учение, за которое его изгнали из Болоньи. Зачем он написал этот проклятый комментарий к Сакробоско?
[68]
Наверное, все это было для него важно, раз ради каких-то идей он был готов рисковать собственной жизнью. Это можно понять, но ведь тем самым он провоцировал власти, показывал, что хочет быть на виду, и потому злоба и зависть, которые всегда вились вокруг него, повсюду следовали за ним по пятам. В довершение к прочим бедам, инквизитор, что вел дело, оказался большим поклонником Данте. И это было хуже всего!
Среди пришедших на казнь мессер Моне заметил Якопо Алигьери. Вернулись, черт бы их побрал, и жена, и оба сына Данте, да еще привезли с собой рукопись Рая. Это стало для него настоящим ударом. Какой прок от этого Даниеля и всех его злодеяний! Пьетро Алигьери довольно быстро уехал в Болонью, а младший остался с матерью, чтобы вернуть конфискованную собственность и погасить долги отца перед сводным братом. И вот по Флоренции поползла зараза: все принялись читать поэму Данте и уверять друг друга, что он был великим пророком; и снова люди проклинали ненавистную Волчицу… Особенно неприятно было то, что и самому Моне пришлось участвовать в прославлении выдающегося земляка.
Он чувствовал, что задыхается, боли в паху усилились, загадочная болезнь пожирала его. Когда огонь пережег веревки и тело упало, он поспешил поскорее уехать. Подозвал охрану, сел на коня и пустился вскачь. Проезжая перед дворцом приоров, он уже корчился от боли. На площади сидел знакомый поэт — полученная награда его ничуть не изменила. Теперь, когда мессер Моне проезжал мимо, поэт уже не стал петь хвалебных стихов, он громко процитировал строки Комедии, где говорилось о Беатриче:
С тех пор как я впервые увидал
Ее лицо здесь, на земле, всечасно
За ней я в песнях следом поспевал;
Но ныне я старался бы напрасно
Достигнуть пеньем до ее красот,
Как тот, чье мастерство уже не властно.
«О жестокая, — подумал мессер Моне, — ты обернулась мукой для того, кому должна была стать спасением!..» И он проследовал дальше, не став наказывать зарвавшегося нахала, ибо вокруг было слишком много народу. Пришлось напустить на себя безразличный вид. Но воскресли воспоминания, которые всегда были готовы слететься со всех сторон. Он никак не мог забыть два события: возвращение флорентийских войск с битвы при Кампальдино
[69]
и смерть любимой жены, которая покинула его, чтобы стать звездочкой на небесах.
Он был неравнодушен к ней с самого начала, желал заполучить ее любой ценой. Едва он увидел ее, сразу сказал отцу: «Я хочу эту женщину, сделай так, чтобы она стала моей». И отец тут же удовлетворил его просьбу. Мессер Моне всегда относился к жене с огромным уважением и делал все возможное, чтобы в их отношениях царила гармония: он очень надеялся на рождение сына, наследника, а Аристотель учил, что тот, кто хочет иметь сына, должен поддерживать в доме гармонию, любить и уважать жену, делать так, чтобы женщина не тяготела к одной из сторон своей натуры, но сочетала в себе все свои стремления в равной мере.
В первые годы их брака Моне часто ездил с отцом во Францию: ему нужно было набраться опыта в делах и при дворе. Когда он возвращался домой, то находил жену грустной, с вечно недовольным выражением лица, она скучала, и он не понимал отчего. Они купались в золоте, его принимали со всеми почестями при дворах европейских королей, она же жила в богатом доме, окруженная прислугой. Однако она продолжала уклоняться от неуклюжих знаков внимания с его стороны, от всех попыток поговорить, а когда он хотел уединиться с ней в спальне, подыскивала любые предлоги, чтобы избавиться от него, оправдываясь то постом, то плохим самочувствием, — одним словом, она постоянно избегала его. А он не мог взять ее силой, поскольку считалось, что если брать женщину силой, а не по любви, то родятся только девочки. Сначала он не придавал этому особого значения, не понимал, почему она его отвергает. По крайней мере, до тех пор, пока не пришел год той самой битвы. Флорентийцы, под командованием Корсо Донати, тогда победили… Это был счастливейший год для республики, но не для него. Когда конница под предводительством самого Донати шла по улице Святой Репараты, он и Биче находились на балконе для знатных горожан. В процессии участвовал и Данте, на лице у него была повязка, шлем он держал в руке, волосы развевались по ветру. Он стал оглядываться, в толпе он искал ее! Она же, трепещущая от волнения, тоже искала его отчаянным взглядом среди множества всадников и вздохнула с облегчением, когда поняла, что он жив. Потом Беатриче посмотрела на мужа, который молча наблюдал за ней; лицо его омрачилось, кто знает, о чем он думал. Она отвела взгляд и больше уже не смотрела в толпу. С этого момента мессер Моне и возненавидел Данте. Его отношение к жене тоже изменилось к худшему.
Ужасная боль пронзила низ живота. Он оторвался от свиты и помчался галопом в сторону виллы, что есть силы пришпоривая коня. Он миновал старый мост, промчался по дорожке сада и спешился только у входной двери. Затем он прошел через главный зал и вдруг, споткнувшись, упал прямо на огромный ковер, что был постлан перед парадной лестницей. Сердце его бешено забилось. Он поднялся и, войдя в комнату для гостей, присел за стол. На столе лежала записка от Эстер. Она писала, что уходит навсегда, потому что хочет начать новую жизнь. Дети ее уже выросли, и здесь ей больше нечего делать. Чтобы отвлечься от боли, он попытался представить ее обнаженной. Но вместо этого накатывали совсем другие воспоминания, и они были не так приятны. Его возлюбленная жена не могла или не хотела спасти его, как спасла Данте…
Он подозвал Гуччо, самого верного из слуг, и попросил проводить его наверх, в спальню. Гуччо помог ему улечься в постель, положил под нос губку, пропитанную настойкой на основе опиума, белены и мандрагоры, а затем по собственной инициативе отправился за священником. Синьор Моне был близок к обмороку, но затем представил собственные похороны и приободрился: за его гробом идет весь город, все серьезны, лица выражают уважение, подобающее такому событию… Но потом он увидел и другие лица, смеющиеся, торжествующие. Да, он разорил многих людей, но его вины здесь нет: всегда кто-то выигрывает, а кто-то проигрывает. Он только исполнил свой долг: удвоил капитал, доставшийся ему от отца, — его собственные дела шли даже лучше, чем у того, хотя бывали и трудные времена, когда он вынужден был действовать смелее и отбросить предрассудки…
