Алеша бешено затряс головой, чтобы скинуть проклятое оцепенение.
— Погоди, — холодея сказал он. — Я правильно понял? Ты ночью возле ее дома не дежурил? Вообще?
Минувшей ночью
Зря Романов, поджидая Васю, демонстративно прохаживался с папиросой около Мавкиного дома. Она не смотрела в окно. Она сидела там же, где он ее оставил, погруженная в задумчивость.
Всё на свете оказывалось не таким, как ей раньше представлялось. Во всяком случае, многое. Этой ночью она изменилась. Мир изменился. Жизнь изменилась. Всё изменилось.
В плохую сторону.
И мир, и жизнь, и сама Мавка утратили незамутненную ясность. Что с этим делать, непонятно. Но так, как раньше, уже не будет, это очевидно.
Просидев у стола час или даже больше, Мавка наконец поднялась. Накинула на плечи шаль.
Нужно идти к Опанасу.
Днем она летела к нему как на крыльях. Теперь шла, будто на казнь.
Это не помешало ей проверить, нет ли слежки.
Слежки не было. Ни возле дома, ни снаружи — Мавка нарочно попетляла по улицам.
Еще один балл в пользу подпоручика Романова, подумала она в школьных терминах. Его оценка повышается с «хорошо» до «отлично». Как странно: тот, кого ты считала жалким клопом, оказывается живым человеком, способным на сильные поступки. Из-за этого случившееся стократно ужасней. Такую занозу из памяти легко не выдернешь.
Она спохватилась, что терзается не из-за главного — не из-за своего провала, а из-за ерунды, мелочи. Подумаешь, кто-то с кем-то поскрипел кроватными пружинами — к Делу это не имеет никакого отношения.
Но для меня имеет, ответила себе она. И для Опанаса. Не то, что «поскрипела», а что заноза в сердце осталась. Как ему об этом рассказать? Но и умолчать нельзя…
Через подземный ход она шла на подгибающихся ногах, готовая ко всему. Сейчас он спросит… Нет, просто взглянет на нее, и всё сразу поймет. Упреков, конечно, не будет. Он ведь сам ей это поручил. Можно представить, чего стоило ему ожидание…
Дойдя до погреба, Мавка остановилась, чтобы собраться с силами. Она знала, как всё произойдет.
Опанас выслушает ее отчет. Сухо поблагодарит за важные сведения. Обязательно скажет что-нибудь про ее самоотверженность и про то, как сильно она помогла Делу. Наверное, еще и руку пожмет. Этого рукопожатия она страшилась больше всего. Оно будет означать, что главное меж ними кончено. Навсегда…
Наверху откинулся квадратный люк, вниз пролился неяркий свет.
— Нимец, ты? — донесся тихий голос Опанаса.
— Это я…
Он быстро спустился по лесенке, прикрыв за собой дверцу. В руке у него была керосиновая лампа, за поясом револьвер.
— Почему ты? Я же запретил…
Она молчала, опустив глаза.
Сейчас спросит: «Было?»
— Черт тебя подери! Я ведь предупредил, тебе здесь появляться нельзя! За тобой слежка!
— Нет слежки. Я проверила…
Опанас раздраженно взял ее за подбородок, поднял лицо к свету. Сейчас увидит глаза, и всё поймет…
Она зажмурилась.
— Что ты молчишь? — нервно сказал он. — Я тут, как на иголках… Ты раскусила Романова? Что он за фрукт? Простак или хитрец? И почему не пришел Нимец?
Ему наплевать! Он об этом и не думал!
Мавка открыла глаза и увидела, что не ошибается. Терзающийся ревностью мужчина так не смотрел бы. Во взгляде Опанаса читались лишь нетерпение и требовательность.
Только что внутри у нее всё трепетало, жгло, саднило. И вдруг стало холодно, бесчувственно.
— Да проснись ты! Отвечай!
Ну, она и проснулась. Как после долгого горячечного сна. Поглядела на стоящего перед ней усатого настырного мужчину, словно никогда раньше его не видела.
— Нимец убит. Романов его застрелил.
— Проклятье! Так я и знал! «Дурочку» подкинули! — Он тряхнул ее за плечо. — Говори, не молчи! Как это случилось? И, главное, почему тебя отпустили? Ты точно не привела хвоста?
Грубый, хищный, чужой, подумала она.
И вдруг, неожиданно для самой себя, наврала:
— Это произошло случайно. По недоразумению. Я заваривала чай, а болван Романов взял да зажег красную лампаду. Захотелось ему пущей интимности…
Ужаснулась: что я несу? И замерла — вот сейчас он скривится на слово «интимность» и наконец спросит.
Но Опанас упустил свой последний шанс.
— Холера! Всего не предусмотришь! И Нимец решил, что это сигнал? Понятно. Что было потом?
— Русский вышел во двор, до ветра. Я всё еще с самоваром возилась… Вдруг — выстрелы. Два.
— Я их слышал.
— Романов решил, что на него накинулся какой-то мой воздыхатель. Из ревности. Я не перечила. Да, говорю, ходил за мной полоумный какой-то, проходу не давал.
— И он поверил?
— Почему нет? Разве я не способна внушать безумную страсть? — Она улыбнулась презрительно — презрение адресовалось Опанасу, а он и не понял.
— Значит, подпоручик глуп?
— Как пробка. Я ему говорю: спрячь труп, сейчас патруль прибежит. Этот инцидент повредит твоей службе и моей репутации. Знаешь, что он сделал?
— Что?
— Кинул Нимца в отхожую яму.
Опанас только головой покачал.
— А дальше?
— От патруля он избавился быстро. Сказал, что учит меня стрелять из пистолета по горшкам. Показал удостоверение контрразведчика — они ушли.
— Буффонада какая-то. Но выстрелы были давно, в третьем часу ночи. Что было после?
— Всё, — с многозначительной улыбкой ответила она. — Всё, чего ты хотел.
Ну-ка, что он на это?
Удивился:
— После убийства у вас хватило куражу на любовные утехи?
Мавка зло рассмеялась.
— Романов так перья распустил. Как же, герой — одолел соперника. Самец-победитель.
Вот теперь он ее поцеловал — деловито.
— Умница ты у меня. Довела дело до конца. Разъяснила ты подпоручика?
— Там нечего разъяснять. Парень он храбрый, ловкий. И кобель первоклассный…
Опанас на это и глазом не моргнул. Ей, правда, было уже все равно — моргнет, не моргнет.
— Но дубина дубиной. Говорю тебе со всей определенностью: этой дурьей башке ни за что не поручат вести важное дело. Исключено.
— Уверена? На сто процентов?
— На двести.
Тут он обнял ее по-настоящему, стал целовать, даже предпринял попытку повалить на топчан, где давеча они предавались страсти.
