Примерно то же сказал и врач, осмотрев рану. Мол, перелома нет, сейчас помажу йодом, перевяжу, и нога будет, как новая.
Зепп мычал, делал вид, что по-русски почти ничего не понимает.
Чертов лакей не отходил ни на шаг, перегибался доктору через плечо, чуть не в ухо сопел.
Стадион вдруг снова заволновался, загудел. Сквозь крики и гул прорывались пронзительные судейские свистки.
— Опять что-то не слава Богу, — обернулся к двери врач.
Любознательно было человеку, а любопытство нужно поощрять, поэтому Зепп сказал:
— О, ви ходить, смотхеть. Je me sens mieux. Мне лючше. Могу ждать.
Снаружи доктора отвлечет агент Эрмелина. У нее случится глубокий обморок с подозрением на кровоизлияние в мозг, так что эскулапу станет не до французика с его смехотворной травмой.
— Не могу, — вздохнул глупый врач. — Должен проверить, вдруг разрыв связок. Тандон, ву компрене?
И велел лакею:
— Глянь-ка лучше ты, братец, что у них там.
Тот заколебался. Еще бы! Наверняка получил приказ: с поста ни ногой. Но не перечить же господину доктору?
Вышел, однако ясно было, что не поздней, чем через минуту, вернется.
Зепп тяжело вздохнул. Жалко стало медика. Столько лет человек учился — латынь, физиология, анатомия всякая. Но что поделать, сам виноват. Сейчас не до сантиментов. Скоро, очень скоро предстоит погибнуть миллионам точно таких же, ни в чем не повинных людей. А чтоб большинство из них оказались не германцами, капитан фон Теофельс должен честно выполнить свой долг.
— Зря вы, ей-богу. Я хотел как лучше, — с укоризной сказал он, крепко взял врача железными пальцами за горло. Второй рукой схватил беднягу за лоб, резко вывернул голову.
Хруст, треск. Неприятно.
Едва управился — лакей. Минуты не отсутствовал, скотина. Сообщил:
— Собачатся все, орут «нальтя, нальтя!», а чего за «нальтя» такая…
Умолк, видя, что роли переменились: доктор, откинувшись сидит в кресле, а судья склонился над ним.
— Помогать, — озабоченно сказал Зепп. — Доктер плехо.
Профессионально подготовленному агенту шею, как курице, не свернешь. Но на этот случай у капитана в кармане имелся отличный кастет из закаленной стали.
Снова хруст, треск, только теперь еще и брызги крови полетели.
Трупы фон Теофельс затащил под стол, больше было некуда. Стянул пониже скатерочку. Чтоб закрыть капли на полу, передвинул коврик.
Сойдет.
Теперь из гостиной направо, в раздевалку русской команды.
Там, naturlich
[9]
или, коли угодно, bien sur,
[10]
дежурил еще один «лакей». Впился глазищами, будто сверлами.
— Ошиблись раздевалочкой, сударь. Для господ судей отведена особая-с.
Зепп удивился, подошел ближе, правую руку держа за спиной.
— Quoi?
[11]
— Заквакал, — вздохнул служивый. И показал в ту сторону, где находилась комната для почетных гостей. — Там ваша раздевалка, там. Туда пожалуйте!
Непонятливый иностранец лишь пожал плечами:
— Helas, mon ami, l'habit ne fait pas le moine.
[12]
— Чего-с?
— Я говорю: «Шпионов ловить — не карасей удить», — перевел ему Зепп и погасил изумление, вспыхнувшее в глазах агента, ударом кастета.
Картинка 20
Война еще не была объявлена, а контрразведка противника уже несет ощутимые потери, думал он, затаскивая тяжелое тело в незанятый шкафчик.
Теперь, наконец, можно было заняться делом.
Судя по бумажке Рябцева, обозначенный крестиком тайник должен быть где-то вот здесь.
Несмотря на напряженность ситуации Зепп не удержался, прыснул.
Покойный поручик был человеком несимпатичным, но в своеобразном остроумии ему не откажешь. Спрягал документ в единственное место, куда никто из русских не полезет.
Придвинув скамейку, фон Теофельс влез на нее и стал шарить рукой по божнице.
Ага!
Богатый серебряный оклад иконы святого Николая утоплен в стенной нише, но слегка подается. Так и ость. Позади образа прямоугольная выемка. А там — quod erat demonstrandum
[13]
— стояла желтая папка. Довольно тяжелая. Шутка ли, триста листов.
Из раздевалки Зепп заскочил в судейскую. Переодеваться времени не было. Просто накинул длинное летнее пальто и надел светлое кепи.
Он управился чуть быстрее, чем рассчитывал. До удара оставалась ровно минута. Ну, лейтенант-цур-зе, не подведите.
Коварство германского форварда
Крик и свистки, раздавшиеся на поле пятью минутами ранее, были вызваны событием, которое накалило страсти выше всякого предела. Немецкий форвард Зальц, вновь пошедший на прорыв, попал мячом по руке защитнику. По убеждению русской половины зрителей сделано это было нарочно. Мнения судей разделились.
Главный рефери Мак-Грегор говорил, что это не fair play
[14]
и что ни о каком penalty не может быть и речи. Итальянец спорил: прикосновение к мячу рукой в штрафной площадке в любом случае наказывается одиннадцатиметровым. Чаша весов склонилась в пользу германцев, когда второй боковой судья, швед, заменивший Лафита, тоже заговорил о fair play. Горячась, он объявил англичанину, что тот подсуживает русским и что об этом будет написана реляция в Международную ассоциацию футбола. Мак-Грегор дрогнул и ворча назначил-таки пенальти.
Это вызвало новый взрыв протестов. Капитан русской команды на трех языках — по-английски, по-немецки и по-французски — кричал:
— Нечестно! Васильчиков был повернут лицом к воротам! Он мяча даже не видел!
Но, приняв решение, рефери был уже непреклонен. Он сделал барону фон Гаккелю предупреждение за препирательство, бешеными свистками разогнал футболистов по местам.
На двенадцатой минуте до конца матча призрачная надежда уйти от неминуемого поражения рассыпалась в прах.
Тот же Зальц, лучший игрок германцев, поставил мяч на одиннадцатиметровую отметку.
Бледный Козловский обреченно ждал в воротах.
Садистская неторопливость немца была отвратительна. Он перекладывал мяч то так, то этак. Разминался. Зачем-то посматривал на часы. Соотечественники с трибун подбадривали его дружным скандированием.
