Сзади оглушительно грохотнуло. Бегущему обожгло ухо.
Зигзагом! Нужно зигзагом!
Он несся вниз через две ступеньки, стараясь прыгать то левее, то правее.
Человек давно перестал верить в бога и ненавидел всё, связанное с религией, но сейчас, как в раннем детстве, молился:
Боже, спаси! Спаси!
Следующего выстрела он не услышал. Просто толкнуло в спину, и показалось, будто взлетаешь над лестницей, над склоном, над рекой Леман, над городскими огнями.
Лысому капут!
Бог — он за правду. Поотстав от шустрого вождя, вхолостую потратив предпоследний патрон, уже ни на что почти не надеясь, Иван Варламович остановился, прижался боком к перилам, взялся, как это делал Люпус — левой рукой за локоть правой, пробормотал «Выручай, Господи».
И выручил.
Беглец, обогнавший Ивана Варламовича на целых три пролета, растопырил руки, будто хотел нырнуть или взлететь, упал брюхом, заскользил вниз по ступенькам.
Мимо, чуть не сбив с ног, пронесся Николай Константинович. Справился, наконец, с заклинившим затвором. Обидно было юноше, что не он врага отечества свалил. Но Люпус свое местечко в истории все-таки застолбил: с разбегу, беспромашно, всадил в лежащего еще несколько пуль, а приблизившись, для верности впечатал еще одну, прямо в затылок.
Обернулся, торжествующе крикнул:
— Всё! Лысому капут!
Пыхтя и утирая пот, Иван Варламович подошел.
— А проверить не мешает. Гады — они живучие.
Взял тяжелое тело за плечи, перевернул на спину.
Было темно, до ближайшего фонаря шагов тридцать, а всё ж свету хватило, чтоб опознать покойника.
Лысый-то он был лысый, да не тот.
— Это же Людвиг Зонн, — пробормотал Люпус. — Ничего не понимаю… Откуда? Почему?
— Чего тут понимать? Обдурил нас немец. Переиграл.
Наверху, где остались автомобили, залился свисток — полиция. Надо было уносить ноги.
ПЕРЕИГРАЛ
7 апреля, перед домом Волжанки
— …Пойду-ка я прогуляюсь, — молвил Иван Варламович. — Может, услышу что полезное.
Из автомобиля он вылез с другой стороны, чтоб из переулка не увидели. Прогулочной походочкой, этаким ленивым бюргером, двинулся по переулку, мимо беседующих мужчин. Только те уже прощались.
Джинн, не подав Теофельсу руки и даже не кивнув, зашагал в сторону дальнего перекрестка. Немец же скрылся в подъезде.
Пожилой горожанин еще немножко прошелся переулком. Потом, видно что-то вспомнив, повернул обратно. За углом его, оказывается, ждал автомобиль.
Дверь подъезда, до сего момента чуть приотворенная, тихонько закрылась.
Минуту спустя
— За нами следят, — сказал Зепп, пройдя в спальню. — Где мои носки? Ноги замерзли.
Волжанка подошла к окну, выглянула.
— Вы уверены? Никого нет.
— Мне второй раз встретился один и тот же субъект. Вчера кормил голубей. Сегодня терся рядом. Его ждала машина.
Он говорил отрывисто, потому что размышлял.
— Вы сможете жить с постоянно открытой форточкой?
— Могу, а что? — удивилась она.
— Вот и живите. Закроете только в одном случае: если вас возьмут в обработку. Я увижу и пойму.
8 апреля. Там же
Сивоусый барбос продолжал запугивать Антонину:
— … Мало того что обоих на месте положу, но и сынишка твой жить не будет. Люпус — мужчина обидчивый. Так что? Десять минут всего остается. Решай.
Она вся дрожала — и нисколько не прикидывалась.
— Всё сделаю… Как холодно… Форточку закрою.
А вдруг скажет: нельзя?
Не скажет. Очень уж обрадовался, что она согласна.
Кроме того, Кожухов на этот случай велел при рукопожатии царапнуть ногтем его ладонь.
Всё предусмотрел.
9 апреля. Утро
— Товарищ Людвиг, вы только надвиньте шляпу пониже на глаза, поднимите воротник и садитесь в машину как можно быстрей, — инструктировал Грач. — Пусть агенты Охранки едут за вами в полной уверенности, что следят за Стариком. Покрутите их по городу с полчаса, чтобы поезд благополучно уехал. А потом выезжайте на шоссе и гоните до границы. Мотор у вас мощный — они на «паккарде» отстанут, да и поезд вы без труда догоните.
Зонн был горд ответственным заданием, только немного беспокоился из-за русской неорганизованности.
— Я доверяю вам мой пагаш, товарищ Крач. Пошалуйста, не теряйте его. Там литература и теплые вещи для русского климата. И еще я хочу спросить. Вдруг с авто что-то случилось, и я не успел на краница?
— Дождемся. Старик это твердо сказал, — пообещал Грач и подмигнул. — Без своего любимого котелка он не уедет. У Старика только два головных убора: котелок и кепка. Не в старой же кепке он явится народу? Это было бы несолидно.
— Я буду беречь шляпу, как корону, — засмеялся Зонн, довольный, что понял шутку.
ПРЕДЧУВСТВИЕ
Близ вокзала
За сутки Антонина возненавидела этого молчаливого типа. Он не отходил от нее ни на шаг. Ночь просидел в кресле около кровати, не спал. Она тоже не смогла уснуть, чувствуя его взгляд.
Глаза свинцовые, страшные. Откуда их только в Охранке таких брали? Даже в уборную ни разу не отлучился. И ел только один раз. Ночью, она слышала, пошуршал свертком, пожевал что-то принесенное с собой.
Карл сначала пробовал с ним разговаривать, он ведь мальчик общительный. Но гадкий шпик только прижал палец к губам.
— Дядя глухонемой, — сказала Антонина. — Оставь его. Он будет с нами до завтра, проводит нас на поезд.
У нее не было возможности остаться с сыном наедине, хоть как-то всё это объяснить. Но Карл, кажется, понял. Слово «дядя» было не из маминого лексикона.
— Чего мы ждем? — спросила она. — Уже без четверти восемь. Вокзал близко, но ведь у нас чемодан!
Шпик стоял у окна, смотрел в сторону холма, на вершине которого находилась Кульманштрассе.
Вдруг, впервые за сутки, разверз уста:
— Поезд в восемь не уедет. А если уедет, значит, вы нас обманули…
Карл вытаращил глаза на него, потом на мать. Не глухонемой?!
Сзади скрипнула половица.
На перроне
Поезд, стоявший на самом дальнем пути, близ пакгаузов, был странный: паровоз и один-единственный спальный вагон.
Пассажиры уже погрузились и разместились по купе. Курящие вышли на перрон. Все были немного на взводе: до сих пор не было Старика.
