— Здесь же в одиннадцать вечера! Будем стрелять на звук!
Оглянувшись, начальница смотрела на невесть откуда взявшегося заместителя. Шацкую не заметила — та благоразумно присела на корточки, спрятавшись за кучей мусора.
— Сука такая! — заорала Бочка. — Я мимо сенника иду, вдруг слышу… Убью на месте, чтоб другим неповадно было!
Салазкина шустро уползала на четвереньках, пока старший инструктор урезонивал взбешенную командиршу.
Рядовой Шацкая наблюдала из своего неромантического укрытия за происходящим и улыбалась. Не насмешливо — мечтательно.
— В одиннадцать… — прошептала она.
ОГОНЬКИ
Там же, в темноте
Дотемна проторчали в штабе дивизии, дожидаясь генерала, срочно вызванного в корпус, но встреча так и не состоялась. В половине десятого протелефонировал адъютант и сообщил, что начальник нынче не вернется — переговоры с представителями солдатских комитетов зашли в тупик, будут продолжены завтра утром в присутствии командующего армией.
Пришлось уезжать несолоно хлебавши.
Бочарова, весь день готовившаяся представляться начальству, была раздосадована. Вернувшись в расположение, устроила выборочную повзводную проверку: в порядке ли оружие, исправно ли ведется дежурство, не стерты ли после марша ноги. Всё было в полном порядке. День отдохнув, батальон оправился и от тридцативерстного броска, и от артобстрела, и от потрясений минувшей ночи.
Потом вдвоем долго обсуждали график завтрашних ротных занятий. Из-за всего этого Романов попал на свалку с большим опозданием. Он уж думал, что Шацкая его не дождалась — но нет, на том же самом месте, где они утром расстались, чернел маленький силуэт, окруженный призрачным серым сиянием. Ночь сегодня была пасмурная, по временам тьма сгущалась до полной черноты, но иногда облака прорежались, и тогда причудливый рельеф мусорных куч напоминал лунный пейзаж из иллюстраций к роману Жюля Верна.
Смердело меньше, чем на жаре, и мухи не жужжали, но, судя по деловитому шуршанию, крысы бодрствовали — что от них и требовалось.
Алексей вдруг сообразил, что барышне, наверное, жутко стоять тут одной, в окружении ночных шорохов, и ускорил шаг.
— Извините, — сказал он. — Сначала в штабе дивизии задержали, потом начальница не отпускала…
— Офицер перед рядовым не извиняется.
Фигурка не шелохнулась. Голос был странный — не такой, как всегда.
— Обиделись, — вздохнул штабс-капитан.
— Нет, что вы… — Шацкая сделала шаг навстречу. — Я не заметила, как летит время. Стояла, думала.
— О чем?
— О том, как всё это удивительно. Совершенно непохоже на то, как я себе… — Она сбилась. — Ой, куда ж это я карабин пристроила? Ничего не видно…
Луна действительно спряталась за плотную тучу, стало совсем темно.
Присев на корточки Шацкая ощупывала землю. Желая ей помочь, Алексей тоже наклонился — и звонко приложился лоб в лоб.
— Ой! — сказал она.
— Черт! — сказал он.
Шацкая пожаловалась:
— Еще и фуражка свалилась.
— У меня тоже.
Оба рассмеялись. Из-за того что ничего не было видно, Романов вдруг почувствовал себя, будто в мирное время: он не с нижним чином, а просто с барышней, и летняя ночь, и обоим весело. Нет ни военной формы, ни уродливо остриженной головы, голос же у Шацкой обыкновенный, девичий. И легко представить, что она такая же красивая, какою он увидел ее впервые, в кресле парикмахера.
— У меня ведь фонарик! — спохватился он.
Щелкнул кнопкой. Моментально отыскались и головные уборы, и карабин, аккуратно прислоненный к пустому снарядному ящику. А тут и луна выглянула.
Шацкая провела рукой по засеребрившемуся ежику волос, поспешно надела фуражку.
— Никак не привыкну к этому ужасу. Видели бы меня петроградские знакомые…
— Не так это ужасно. Вы похожи на мальчика.
Луна снова скрылась. Остался только голос, да еще чуть мерцали глаза, смотревшие на Алексея снизу вверх.
— Значит, на роду написано. Папа не хотел девочку, мечтал о третьем сыне. У нас уже несколько поколений подряд три сына и никаких дочерей. Старший идет в морскую службу, средний в кавалерию, младший в пехоту. Так всё в конце концов и вышло. Я угодила в пехоту. И получился из меня мальчик.
— Нет, — быстро сказал Романов то, что невозможно было бы произнести при свете. — Мальчик из вас не получился. Совсем не получился. Как вас зовут?
— Саша. Видите, даже имя не совсем женское…
У нее сорвался голос, она замолчала. Он тоже молчал. Теперь и вовсе ничего не осталось — только ночь, только учащенное дыхание.
Господи, думал Романов, никогда и нигде такого еще не бывало, ни в каких романах, это просто не с чем сравнить. И не надо сравнивать.
— Сумасшествие закончится, — хрипло сказал он. — Обязательно закончится. И тогда…
— Что «тогда»? Почему вы не договорили? Что «тогда»?
Он не договорил, потому что снова засочился слабый свет, блеснул на дуле карабина, обрисовал верхний полукруг кокарды на ее фуражке.
— Нет, ничего.
Саша продолжила за него:
— Закончится война, у меня отрастут волосы. Пускай не такие, как прежде, а хотя бы до ушей. Сейчас в Париже это модно. Мы с вами встретимся где-нибудь в Петергофе или в Павловске, и…
Свет померк, и теперь не закончила фразы Шацкая.
— Встретимся — и что? — спросил Алексей у темноты.
Темнота прошелестела:
— Ничего…
Они качнулись навстречу в один и тот же миг — и, несмотря на мрак, губы безошибочно встретились с губами.
Один Бог знает, как это вышло. Виновата была тьма, больше никто.
Они быстро, жадно целовались, от нетерпения мешая друг другу. Алексей стиснул девичье плечо, но оно оказалось такое маленькое, что он испуганно ослабил хватку, опустил руку ниже — нащупал на рукаве что-то странное, колючее. Это был череп с костями, шеврон Батальона Смерти.
Романов отшатнулся. Саша хотела поцеловать его еще — ее губы попали в пустоту.
— Что я делаю? — Он пятился. — Я слово давал!
— Невесте? — дрогнул голос Шацкой. — Или у вас жена? Боже, я ведь ничего о вас не знаю!
— Бочке.
Оба прыснули.
— Сейчас как выскочит из темноты — и штыком, — сказала Саша.
Засмеялись. Но не тронулись с места. Тучи ускорили свой бег, тьма будто задышала, чернея и светлея. Девушка, стоявшая всего в трех шагах, то исчезала, то появлялась вновь.
В соседней мусорной куче раздалось злобное пищанье, началась возня — кажется, крысы не поделили добычу.
