— Хороший вопрос. Я слышал, у «Барингса» могут возникнуть неожиданные затруднения с поиском подписчиков на аргентинский заем, бумаги по которому они выпускают.
— Тут нет ничего сверхординарного. Это часть переговорного процесса, разве нет? А учитывая, каково положение в Аргентине…
— На мой взгляд, все несколько серьезнее. Я слышал, «Креди Интернасьональ» вот-вот наотрез откажется от каких-либо облигаций. Очень невоспитанно с их стороны.
— Что это за заем?
— Для «Аргентинской водопроводной компании», пятипроцентный.
— А причины?
— Аргентинское правительство на грани краха, министр финансов отправлен в отставку, слишком много долгов, фискальная политика нежизнеспособна. Обычное дело. Но это уже какое-то время было известно, и никогда раньше никого не отпугивало. Вопрос в том, последуют ли другие за «Креди Интернасьональ» или магия «Барингса» снова развеет все сомнения. Но я никогда не слышал, чтобы раньше кто-то мешкал.
И я тоже. Не слышал я и о том, чтобы какой-то банк предал огласке (как бы то ни было тактично) свои колебания, принимать ли участие в операциях «Барингса». Как сказал мсье Штейнберг, это отдавало дурным тоном. И при сделках с «Барингсом» отказ обычно расценивался как слабость того банка, который отказывался.
— Крайне увлекательно, — сказал я. — Как раз то, что очень заинтересует читателей «Таймс». Как по-вашему, председатель «Креди Интернасьональ» согласится со мной встретиться?
Мсье Штейнберга как будто шокировала сама мысль.
— Должен же быть какой-то способ разузнать побольше, — сказал я. — Вы мне не поможете? Я был бы очень вам обязан.
В практике шпионажа попросить о помощи — зачастую самый эффективный способ добиться результата. И опять приключенческие романы обычно рисуют ложную картину, живописуя обманы и уловки, заумные стратагемы и коварные манипуляции. Надеюсь, из моих записок вполне ясно, что, напротив, самое эффективное оружие в арсенале разведчика — деньги и добрая воля. Если не можешь купить то, что тебе нужно, попроси. Если попросишь верного человека, верный ответ получишь почти во всех важных делах.
Мсье Штейнберг, например, был счастлив помочь. А почему бы нет? Ему так же сильно, как и мне, хотелось знать, что происходит, и пока я обещал делиться с ним любыми своими находками, он был вполне готов адресовать меня в нужном направлении. Через несколько минут у меня было имя высокопоставленного чиновника в «Креди Интернасьональ» и информация, что у него большая слабость к скачкам и потому его можно найти в Лоншане всякий раз, когда назначен забег, а также фамилии чиновников других банков, которые в прошлом вели дела с «Барингсом».
Мне предстоял день на ипподроме, и у меня было такое ощущение, что я наконец сдвинулся с мертвой точки. Я расслабился и начал получать удовольствие от обеда как такового, а не по профессиональным соображениям. Сам обед был великолепен, главным образом благодаря тому, как руководила им Элизабет: не оставалось ни тени сомнений, что хотя платил Стоун, это был уже не его прием. Он был ее гостем в той же мере, что и я. И как будто не возражал. Наедине он был весьма приятным собеседником, пусть и чуточку серьезным, но в обществе съеживался, подавал краткие и резкие реплики, не умел обращаться ко всему столу в целом, а напротив, останавливался на одном человеке зараз. Я видел, каких усилий ему стоило не сосредоточить все свое внимание на женщине подле себя. Чуть разговор сникал, он оборачивался к ней за помощью. Мадам Колвиц была права: он был очень и очень увлечен. Не знаю, были ли у нее вакансии, но если таковая имелась, Стоун выглядел так, словно согласился бы заплатить немалые деньги, лишь бы попасть в список. Но достаточно ли он ей нравился? Она была веселой, забавной, дружелюбной, участливой, но, когда требовалось, могла держаться так и с теми, кого презирала.
Когда обед все же подошел к концу и собравшиеся готовились разойтись, один гость, врач, с которым я не разговаривал, упомянул, что у него есть приглашение на развлекательный вечер, и спросил, не хочет ли кто-нибудь пойти с ним.
— Спиритический сеанс, — сказал он со смехом. — Столоверчение. Духи. Мадам Бонинская. Говорят, она очень хороша.
— Я пойду, — сказала Элизабет. — Почему бы нет? Хотите проводить меня, мистер Стоун? — продолжала она игриво. — И мы выведаем все ваши секреты.
Реакция Стоуна оказалась неожиданной.
— Нет, — отрезал он. — И вы тоже не пойдете.
Элизабет едва удалось совладать с яростью, которая промелькнула у нее на лице, как грозовая туча, и все же она не сдержалась:
— Прошу прощения? — В ее голосе звенел лед.
Я знал ее достаточно долго, и мне захотелось подать знак Стоуну, что лучше бы ему оставить эту тему, и побыстрее. Он же был совершенно невосприимчив к тонкостям интонаций и равно неспособен истолковать выражение ее лица. Возможно, он просто не слишком хорошо ее знал.
— Это шарлатанство. Чепуха, существующая исключительно для глупцов. Любой разумный человек… Я видел, что делают эти люди со слабыми или восприимчивыми натурами.
— И кто же я из двух? Глупая или слабая? — надменно спросила Элизабет.
— Если верите в подобное? И та и другая.
— Вот как?
— Да. Не ждите, что я стану потакать вашей жажде модных развлечений.
— А при чем тут вы?
— Вы, кажется, меня пригласили.
— Мистер Корт, — произнесла вдруг жена банкира, которая разговаривала со мной за столом, а сейчас, взяв под руку, потянула прочь, — не окажете ли вы мне большую услугу, проводив меня домой? Мой муж решил бросить меня и вернуться в контору. Поэтому я совсем одна и нуждаюсь в эскорте.
— Почту за честь, — ответил я.
Хотя, должен сказать, испытал скорее облегчение: мне не хотелось наблюдать ссору между Стоуном и Элизабет. Нет, конечно, хотелось, она завораживала, но я понимал, что безопаснее будет уйти с линии огня. Я подозревал, что ни один не пойдет легко на уступки и оба могут быть неприятны, когда их авторитет ставят под сомнение. Оба вели себя неподобающе и нескромно, а Элизабет ни того ни другого себе не позволяла. Стоун сумел затронуть ту ее сторону, которую никогда, никогда не показывали публике, и вынудил ее выйти на свет. Он разоблачил ее и тем самым ослабил. Ему нелегко будет заслужить прощение. Я покинул их как можно поспешнее (впрочем, ни один не заметил): лицом к лицу они — на учтивейший манер — готовились к схватке не на жизнь, а на смерть.
— Я решила вас спасти, — сказала мадам Колвиц, когда мы сели в ее экипаж и покатили по набережной Сены. — На самом деле я вполне способна сама найти дорогу домой. Я после многих обедов так делала. Но вы так пристально их рассматривали, а это невежливо, знаете ли.
— Полагаю, что да, — сказал я. — И думаю, на том все и кончится.
Она с жалостью вздохнула.
— Что я такого теперь сказал?
