Ну, что ты будешь делать! Железный Ротмистр, одним словом, все человеческое ему чуждо.
— Господин ротмистр… — говорю, а голос дрожит. — Позвольте завтра. Раз уж они все равно сбежали из «Сан-Ремо», какая разница, когда их искать. Завтра весь Невский лично перерою. С раннего утра! Только отпустите сегодня.
И ведь надеялся, что разжалоблю душевными обстоятельствами. Куда там! Железный истукан. Выслушал и говорит:
— Откажете в личной просьбе Ванзарову?
Все, конец. Тут уж деваться некуда. Удар под дых. Спрашиваю: «Сан-Ремо» проверять?»
Джуранский милостиво мне:
— В последнюю очередь. Ну, не тратьте время.
Совсем человеку чуждо семейное счастье. А у меня перед внутренним взором, так сказать, встала картина в печальных красках: «Филер Курочкин теряет богатую невесту». Только ротмистру до этого никакого дела.
Папка № 22
Пока Глафира отпирала дверь, Софья Петровна холодно поинтересовалась:
— Это еще кто с утра пораньше?
— Не имею понятия. — Ванзаров отпил чай из чашки. Кипяток обжег рот. Пришлось зажать ладонью. Не выплевывать же на пол.
— Какой пример вы подаете детям!
Он хотел напомнить, что примеры подавать не напрашивался, тем более детям. Но разве такое скажешь сестре, хоть двоюродной. Обиды не оберешься.
Дверь приглушала звуки. Кажется, Глафира с кем-то спорила. Ее басок перешел на повышенные тона. В прихожей что-то стукнуло, раздался гневный крик:
— А ну-ка убирайся, проходимец! Сейчас полицию позову!
Софья Петровна встала из-за стола:
— Родион, вам не кажется, что пора проявить немного решительности и выяснить, кто там. У людей не хватает такта, они не понимают, что беспокоить во время семейного завтрака — это верх неприличия!
Отодвинув недопитый чай, Ванзаров вышел.
Глафира, уперев руки в бока, загораживала коридор:
— Чтоб духу твоего не было!
— Что тут происходит?
Глафира не обернулась:
— Иди, барин, чай пить, я уже как-нибудь сама…
— Глафира, позвольте!
Кухарка зашипела, но посторонилась.
У порога топтался приземистый мужичок с аккуратной бородкой, в зимней куртке хорошего сукна, ватных штанах и черных юфтевых сапогах. Фуражка незваного гостя лихо заломлена, на плече длинная гроздь новеньких тапок с вышитыми узорами, за спиной — короб, набитый перчатками. Обычный уличный лотошник. Такие торговцы вразнос целыми днями ходят по дворам, предлагая товар. Они крепкие, здоровые мужики с зычными голосами и обветренными лицами. Этот коробейник выглядел щуплым, а лицо бледным.
— Что вам угодно?
— У меня к вам сугубо личное дело, господин Ванзаров.
— Ишь ты, какой выискался! — крикнула Глафира из-за спины хозяина. — Иди, пока в шею не прогнали!
— Прошу простить, Родион Георгиевич, необходимо говорить тет-а-тет. У меня дело служебное и сугубо приватное.
Гостю указал в сторону кабинета.
Пока фальшивый торговец сбрасывал товары и плотно прикрывал за собой дверь, Ванзаров сел за письменный стол:
— Могу знать, с кем имею честь?
— К моему поручению это не относится.
— Прекрасно, слушаю вас. Только покороче. Вы не вовремя.
Посланник расстегнул куртку и протянул желтый канцелярский конверт, в каких министерства пересылают служебную переписку. На конверте ни почтового штампа, ни служебной печати Департамента. Заклеен тщательно.
— Что это?
— Ознакомьтесь.
— Сделаю в удобное время. А сейчас прошу извинить — завтрак.
— Необходимо ознакомиться немедленно.
— Милейший, кто вам дал право указывать, что и когда мне делать?
— Срочная корреспонденция от господина Герасимова. Прошу вскрыть конверт и при мне ознакомиться с содержанием.
Достав нож для бумаг, Ванзаров вскрыл послание.
Внутри конверта оказался еще один — почтовый. На лицевой стороне красовалась надпись: «Г-ну Ванзарову лично в руки». Он разрезал верхнюю кромку и вытащил плотный, сложенный вдвое лист. Вскрытые конверты легли на край стола. Субъект тут же засунул их в карман куртки.
Воспоминания Курочкина Афанасия Филимоновича, старшего филера филерского отряда Департамента полиции
Вышел я из управления в расстроенных чувствах. Невозможно представить мучения, когда душу раздирают долг и любовь. Любовь велела бежать к моей Настеньке, наплевав на все розыски. Скорее всего, этих барышень уже днем с огнем не сыщешь. Только время напрасно терять. Доложить назавтра, что объекты не обнаружены, и забот никаких. Кто усомнится в докладе? А был или не был, это уж мое дело. Но с другой стороны, как подумаешь, что самого Ванзарова подведешь, и жениться не хочется. Я-то понимал, что найти их шанс есть. Крошечный, с мышиную лапку, но есть.
Встряхнулся, отгоняя шальные мысли, прикинул план мероприятий. Ротмистр приказал «Сан-Ремо» на последнюю очередь оставить? Так назло ему в первую туда отправлюсь. Вот такая моя филерская месть будет. И сразу как-то легче на душе стало. А может, морозец освежил.
Взял извозчика, добрался до знаменитых меблированных комнат, которые занимали высокое четырехэтажное здание с широкими окнами в центре Невского. Вхожу — и к стойке, за которой портье разглядывает «Маленькую газетку» с большими иллюстрациями Маньчжурского фронта. Парнишка с завитыми усиками и с идеальным проборчиком напомнил мне галантерейного приказчика. И ведь, наглец, окинул меня взглядом, оценил как несолидного клиента и манерно мямлит: «Чего изволите?»
Вынимаю фотокопию, что Джуранский вручил, сую мальчишке под нос и спрашиваю: не видел ли этих дам? Малец на карточку взглянул и спрашивает:
— А вам какое дело будет?
Я человек сдержанный, вы, Николай, это знаете. Вывести меня из себя непросто. Но тут что-то случилось. Не иначе — прилив бешенства. От всех переживаний сознание затмило. Прячу фотокарточку, вырываю из рук портье газетку, рву ее в клочья и швыряю ему в физиономию. Затем хватаю его за цветастую жилетку и дергаю через конторку. Это я теперь так спокойно рассказываю, а в тот момент плохо соображал, что делаю, очень непрофессиональный для филера поступок. Ну, что поделать, всякое бывает. Так вот. Схватил его за грудки и рычу страшным шепотом:
— Я тебе сейчас объясню, какое мне дело! Сейчас я тебе все объясню, напомаженное отродье! Ты у меня надолго запомнишь, как разговаривать с полицией! Ты у меня научишься уважению!
Признаю: маленько перестарался. Захват у меня отработанный — на удушенье. Мальчишка хрипит, румяное личико побагровело, глазки выкатил. Еще чуть-чуть — случился бы грех смертоубийства. На счастье его или мое, пришел я в сознание. Вижу, что творится, сразу отпустил. Герой на пол осел, к конторке прислонился и ртом воздух хватает, как рыбка.
