Я около него опустился, спрашиваю:
— Как звать?
Он еле слышно:
— Пичугины мы… Мефодий…
— Так вот, Мефодий, урок усвоил?
— Благодарствуем, очень нам приятно даже…
— На действия полиции жалобы имеются?
— Никак нет-с, всем премного довольны-с…
— Умница, Мефодий, — говорю. — А теперь припомни все, что можешь, про этих милых барышень.
Мальчишка дышит ровнее, но страх в глазах еще бегает.
— Она жила, кажется… — На объект Вертля указывает дрожащим пальчиком.
— А может, эта? — показываю ему на объект Ласка.
— Может, и она…
— Как же ты не запомнил?
— На лицо больно схожие… И все вуалькой прикрывали-с.
— Так, может, одна и была?
— Не могу знать, возможно-с…
— Где проживала?
— В пятом нумере… Вчера в ночь уехала-с.
— Куда уехала, сказала?
— Не знаю. Вот вам крест, господин хороший, не знаю! Я утром заступил, сменщик вчера был, записок не оставила, только вещи.
— Какие вещи?
— Так два чумадана, — говорит Мефодий удушенный.
— Где чемоданы эти?
— В кладовке, как полагается. Сказала: пусть до вечера постоят.
— Сегодня приедет за вещами? — спрашиваю, а сам боюсь такую удачу спугнуть.
— Сменщик передал: обещала в девятом часу вечера заглянуть. Перед поездом, видать. В Москву собрались, не иначе.
— Так какая из них у вас жила?
— Не припомню, вот вам слово! — Шелуха портьерная с Мефодия слетела, и вытер он нос рукавом. Как полагается.
Мы же полиция, а не звери. Нам помогли, мы поможем. Поднял его, по плечу одобрительно похлопал, галстук одернул, жилетку и даже пригладил волосы. Привел в полный товарный вид
— Слушай меня, любезный, — говорю. — О чем рассказал, никому не болтать. Ясно?
Мефодий кивает.
— Чемоданы держать под замком. Ждать меня. Часов в восемь буду. И чтоб никому! — Еще пальцем ему погрозил.
Мальчишка поклялся держать все в тайне.
Вышел я на Невский с чувством исполненного долга. Правильно, что не послушался ротмистра, а поехал в «Сан-Ремо», вот удача и улыбнулась. Сегодня вечером хоть одна птичка да попадет в клетку. А где одна, там, глядишь, и вторая нарисуется. А раз так, задание Ванзарова выполнено.
Глянул на карманные часы: просто блеск. Еще вагон времени: попрошу быстренько руку и сердце Настеньки Осиной, быстренько получим благословение, и успею обо всем доложить Джуранскому. Вот как надо дела обделывать. Отправляюсь в ближайший магазин «Жорж Борман», что сразу за Фонтанкой, покупаю самую дорогую коробку шоколадного ассорти, по дороге заскакиваю в цветочную лавку, хватаю первый попавшийся букет роз и бегу на Садовую к своему счастью. Золотое колечко еще с утра дожидалось будущую хозяйку у меня в кармане. Столько счастья привалило. Совсем голову потерял. А филеру это непозволительно. За что и поплатился.
Папка № 23
Герасимов написал:
«Дражайший Родион Георгиевич!
Обстоятельства особого рода вынуждают меня обратиться к Вам с просьбой. Зная, что Вы занимаетесь расследованием двух смертей, которые, возможно, связаны с профессором Окунёвым, я счел необходимым попросить Вас найти человека, близкого к этому господину. Не скрою, разыскиваемое лицо является моим агентом и долгое время оказывало услуги нашему отделению. Открываю его кличку: Шмель. Агент занимался сбором сведений в обществе «Собрание заводских рабочих» и близко общался со священником Гапоном. Надеюсь, понимаете, что такие конфиденциальные сведения говорят о моем полном доверии к Вам.
В последнее время агент вызывает крайнее беспокойство: исчез и позволил себе выступить с угрозами в мой адрес. Вынужден серьезно отнестись к ним. Для его розыска мы приняли надлежащие меры. Однако прошу Вас немедленно задействовать все Ваши возможности. В случае успешной поимки прошу Вас лично проследить, чтобы с данным лицом никто не общался, обеспечить особые меры безопасности, не проводить никаких допросов и немедленно связаться со мной. При задержании данного лица запрещаю использовать оружие. Агент должен быть взят живым. Прошу телефонировать мне по служебному номеру. Письмо по прочтении передайте моему сотруднику. Он предоставит необходимые данные.
Подпись: полковник Герасимов, 4 января 1905 года».
Это была малоприятная новость. Охранное отделение со всем штатом осведомителей и филеров не смогло найти сбежавшего агента. А Ванзаров должен. Ко всему прочему попал между двух огней.
Надо пояснить моменты, забытые теперь, по прошествии стольких лет. Тогда каждый чиновник Департамента полиции знал, как Особый отдел и Охранное отделение ненавидят друг друга. На узкой поляне борьбы с революцией двум спецслужбам было тесно. Ручеек бюджетных денег тек еле-еле. На свою долю претендовал еще и корпус жандармов. Поэтому кто лучше выполнит «госзаказ», кто победит, тот получит все. А проигравший, скорее всего, повторит участь знаменитого Третьего отделения, сотрудники которого были изгнаны со службы без пенсий. Охранное отделение и Особый отдел тратили на взаимные интриги не меньше сил, чем на борьбу с революцией.
До этого письма сыск благополучно не имел отношения к битве гигантов. Теперь все изменилось. Во всяком случае, для Ванзарова. При любом результате он окажется врагом либо охранки, либо особистов. Как вести себя с ведомством Макарова, Ванзаров представлял. Но если в него вцепился еще и Герасимов, ситуация значительно осложнялась.
Беда эта стала обратной стороной популярности чиновника по особым поручениям. В верхах знали: если некому поручить — надо поручить Ванзарову. Слава сыграла с ним дурную шутку. Чиновнику нельзя выделяться. Только об этом теперь поздно сокрушаться.
Посланник ждал.
Ванзаров протянул листок:
— Знаете, что с этим делать?
Маскарадный торговец скомкал письмо, бросил в пепельницу, что пылилась на письменном столе, и достал серные спички. Добротная бумага сгорела быстро. От пепла заструился дымок. Он вытащил газетный кулек, заготовленный заранее, и вытряс пепел. Кулек был спрятан за пазуху. Протянув новый запечатанный конверт, прихватил свое торговое богатство и, не прощаясь, исчез.
Глафира высунулась из двери:
— Дымом, что ли, барин, у тебя пахнет?
— Выйдите, пожалуйста, вон.
Оставшись один, Ванзаров вскрыл конверт. Выпала небольшая фотография, какие прикладывают к личному делу агента. Могу поспорить: даже он — умный и проницательный — испытал некоторое удивление. Хотя всегда отрицал этот факт. Тем не менее было чему удивиться. Лицо, смотревшее в карточки, будто дразнило: «Ну что, голубчик, получил по вороненым усам!»
