— Что думаете об этой надписи?
Аполлон Григорьевич присмотрелся и спрашивает:
— Где раздобыли?
— Лежал в паспорте мистера секретаря. Так что вы думаете об этом?
Я присмотрелся: на обратной стороне выведено слово «soma», только чернила расплылись под самый край обрывка. Странное слово, вроде знакомое, но что означает, не могу вспомнить.
— То же самое, что и вы, — Лебедев ему отвечает. — Надеюсь, греческий не забыли?
— Не забыл. Только смысла в этом научном термине не вижу.
— А на той стороне, что от нас с доктором прячете?
Ванзаров клочок поворачивает. Вижу: господин какой-то и барышня за ним руки за голову закинула. Странная какая-то картинка.
— Это кто же таков весь симпатичный из себя?
— Надеюсь, мой старинный знакомый, — говорит Ванзаров. — Постарайтесь узнать, чем его или ее, не знаю, как правильно, напоили…
И не попрощавшись, выходит вон. Чрезвычайно странный господин. Как его Аполлон Григорьевич терпел? До сих пор понять не могу. Он, конечно, гений, но совесть тоже надо иметь. Ай, да кому я это говорю… Так я еще рюмашку… Не желаете?.. Ну как хотите…
Воспоминания полковника Макарова Николая Александровича, заведующего Особым отделом Департамента полиции
Жбачинский любил повторять, что страх — клеймо слабых людей. Юрий Тимофеевич считал себя сильным человеком, который никогда не растеряется. Уж поверьте мне. Но сейчас он испугался. Если те, кто будоражит рабочих на петербургских заводах, узнают об открытии профессора, то… В результате начнется не просто хаос, а катастрофа. Не о наградах думать, о спасении Отечества.
Но что делать с Совкой?
Штабс-ротмистр принимал решения мгновенно. Он нащупал в кармане брюк шелковый шнурок, не переставая нахваливать ее, обошел и начал поглаживать плечи девушки, как бы успокаивая и утешая. Дальше все должно быть просто.
Совка не поняла, что случилось. Она хватала пальцами воздух, но достать душителя не могла. Шнур сдавливал горло. И тогда на последнем дыхании она потянулась к спицам, забытым на столе, сжала кулачком и с размаху воткнула позади себя.
Раздался хрип, под тяжестью оседающего тела удавка вонзилась в горло и резко ослабла. Хватая ртом воздух, как рыба на льду, Совка сорвала петлю.
Штабс-ротмистр бился в конвульсиях, цепляясь за жизнь, пытаясь вырвать спицы из гортани. Я думаю, в этом последнем бою он сражался не за себя, а за империю, над которой нависла беда. Жаль, что в тот раз судьба поставила на другого. Жбачинский дернулся и затих окончательно. И проиграл.
Все еще тяжело дыша, барышня выскользнула из квартиры. Тело штабс-ротмистра осталось на полу. Он лежал один в темноте.
Папка № 2
Просмотрев заметки, я с грустью понял, что нынешний читатель не поймет, отчего это Ванзарова вызвали с утра пораньше на невский лед. Придется исправить эту ошибку.
К 1905 году Родион Георгиевич имел чин коллежского советника, хотя по-прежнему числился чиновником для особых поручений. Формально он состоял в штате сыскной полиции
[11]
. Но на самом деле распоряжения ему отдавал лично начальник Департамента полиции, а порой и министр МВД. Такое особое положение устраивало всех. Ванзарова не смели дергать на мелкие и незначительные преступления, а если начальству требовался дельный чиновник для особых случаев, он всегда был под рукой.
Кого-то эти тонкости, быть может, оставят равнодушным, но для меня это мед воспоминаний, в который так сладостно погружаться. Чины, звания, подчиненность, иерархия, сама полицейская служба из нынешнего далека кажутся бесполезной шелухой. Но что делать, если эта шелуха была всей моей жизнью. Вернее, лучшей ее частью. Ну, и довольно об этом.
Кабинет Ванзарова располагался на этаже сыскной полиции. Надо сказать, что сыскная полиция Петербурга была крайне незначительна. Весь управленческий аппарат, как бы сказали теперь, состоял из десятка чиновников. Плюс по чиновнику и полицейскому надзирателю в каждом участке. Вот и все. Эксперты и филеры привлекались по мере необходимости. Поэтому начальник сыскной полиции Владимир Гаврилович Филиппов был рад иметь под рукой такого нужного человека. И не поскупился на целый кабинет. Замечу, что, кроме сыскной полиции, в большом полицейском доме на Офицерской улице, 28, располагался 3-й участок Казанской части и сам полицеймейстер 2-го отделения
[12]
подполковник Григорьев. Все жили компактно и не жаловались на тесноту. Вот так-то.
Вернувшись из 2-го Васильевского участка, Ванзаров нашел на столе утренние сводки, отдельно донесение о происшествии, с которого прибыл, и записку от Филиппова со слезной просьбой разобраться с этим «мерзким» делом непременно сегодня, несмотря на новогодний праздник.
Позволю себе еще одно дорогое моей душе воспоминание. Кабинет Родиона Григорьевича я помню так подробно, будто только вчера был у него. От всех прочих он отличался скромностью и спартанской неприхотливостью. Правда, кроме обязательных портретов государя-императора, министра внутренних дел и градоначальника, там еще висела копия «Сикстинской мадонны» Рафаэля.
Письменный стол с приставленным столиком для совещаний, несколько венских стульев, рабочее кресло, шкаф для хранения деловых бумаг, этажерка с необходимыми справочниками и сводом законов, настенные часы. На стене — ящик телефонного аппарата. В темном углу пряталась узкая консоль с гипсовой копией бюста Сократа, на которую господин Лебедев любил закидывать шляпу, демонстрируя меткость и презрение к порядкам. Ну, не будем отвлекаться.
Просмотрев сводки ночных происшествий, Ванзаров собирался с духом, чтобы доложить директору Департамента полиции Алексею Александровичу Лопухину, какая радость на них свалилась. Но его прервали. Решительно постучав, в кабинет вошел Джуранский, печатая шаг, встал по стойке «смирно» и попросил разрешения доложить. Армейские привычки в нем были неистребимы. Судя по чрезвычайной строгости обращения, ротмистр был чем-то глубоко взволнован.
Ванзаров предложил сесть. Джуранский послушно опустился на краешек стула и сразу же заявил:
— Ничего не понимаю!
— Не поняли, что вам сказали по-американски? — предположил Ванзаров.
— Нет… То есть, конечно, понял. Они же по-французски все говорят. Дипломаты, одним словом. Тут другое.
— К фактам, ротмистр.
— Прихожу в миссию, представляюсь, требую дежурного чиновника. Выходит приятный господин. Докладываю ему о гибели сотрудника. На меня смотрят, как на идиота, простите. Говорят, что это какая-то ошибка. Поясняю: никакой ошибки нет, тело во 2-м Васильевском. Тогда меня просят подождать. Через четверть часа, не меньше, выходит мужчина крепкого сложения, среднего роста, волосы черные, вьющиеся, глаза карие, весом четыре пуда. Представляется мистером Санже. Выражает полное непонимание, спрашивает: нельзя ли расценивать мой визит как полицейскую провокацию, направленную на подрыв российско-американских связей?
