— Я сказала, что подумаю и дам ответ вечером, — не менее лукаво улыбнулась Галка. — А сама пришла спросить вашего совета.
— Видите ли… — Отец Пабло замялся. — Как католический священник я обязан был бы разрешить это сомнение в пользу перехода в лоно матери нашей святой церкви. Но как человек… Как давно ваш народ исповедует христианство? Простите, историю восточной церкви я изучал лишь отрывочно.
— Официально с девятьсот восемьдесят восьмого года. — Уж что-что, а историю своей страны Галка, в отличие от многих ее современников, знала хорошо. — Неофициально — гораздо раньше. Во всяком случае, есть даже легенда, будто апостол Андрей проповедовал среди скифов, а они наши предки.
— Следовательно, ваша страна имеет многовековые традиции, — кивнул старик. — И отречься от них для вас равносильно предательству. Ведь если вы откажетесь от веры предков ради избавления от преследования, ради общественного положения или материальной выгоды, то кто даст гарантию, что вы однажды не откажетесь от обязательств перед вашими людьми?
— Лучше, чем вы сейчас сказали, мне не сказать никогда. — Галка склонила голову в знак уважения. — Это действительно странный для католического священника совет, и потому я никому не расскажу, что подали его именно вы. Но есть еще один вопрос. Более глобальный, так сказать…
— Вы приняли какое-то решение, но не знаете, насколько оно верно, — догадался старик.
— Можно сказать и так, — произнесла Галка. — Скорее, я приняла решение, но боюсь о нем говорить.
— Вы суеверны?
— Нет. Боюсь, что если я проговорюсь, мне не дадут совершить задуманное.
— Речь идет о… военном походе на владения Испании?
— В том-то и дело, что нет… — вздохнула Галка. — Я не могу пока вам сказать, в чем именно заключается моя идея, но одно могу утверждать точно: если мне удастся ее реализовать и я неверно поставлю дело, то врагов у меня будет — весь мир.
— Я смог бы дать вам дельный совет, если бы знал все тонкости, — задумчиво сказал отец Пабло. — Но раз вы не желаете посвящать меня в эти тонкости, то дело, наверное, того стоит. — Он усмехнулся. И, выдержав небольшую паузу, добавил: — За то небольшое время, что я вас знаю, сеньора, я сделал кое-какие выводы. Вы странный человек. С одной стороны, вы умеете быть предельно жестокой как к себе, так и к своим людям, и к противнику. Если это необходимо. С другой — вы последовательно искореняете насилие над беззащитными, используя в качестве инструмента не только убеждение, но и приказ, и все ту же жестокость, если ваш приказ нарушен. Я слышал о том, как вы казнили английского капитана и его команду за бессмысленное уничтожение двух наших поселений. Кажется, вы также казнили испанского и французского капитанов?
— Да, чтоб никому не было обидно, — мрачновато усмехнулась Галка. — Вы осуждаете меня за эти убийства?
— Кажется, вы сами себя за них осуждаете, сеньора. И это в какой-то мере хорошо. Пятая заповедь гласит: не убий. Но раз вы понимаете греховность своих поступков, то путь к спасению для вас не закрыт. Хуже обстоит с теми, кто пытается оправдать свои грехи служением некоей высшей цели. Жизнь — бесценный дар Господа. И отнятие ее противно его замыслу, какими бы благими целями люди ни прикрывались…
— Отец Пабло, со мной вы можете говорить свободно, я не донесу, — сдержанно улыбнулась женщина, правильно истолковав его оглядку по сторонам. — А если кто рискнет это сделать, — добавила она чуть громче — на всякий случай, вдруг все-таки подслушивают, — то я боюсь, что в очередной раз нарушу пятую заповедь. Причем весьма нехристианским способом.
Невеселая усмешка священника больше была похожа на гримасу печали. Отец Пабло не фанатик, но вынужден чуть не ежедневно с таковыми общаться. А значит — скрывать свои истинные убеждения.
— Вы вольнодумны, сеньора, — сказал он. — В наше время это большая редкость.
— Я понимаю почему. — Галка позволила себе нотку иронии. — Но я уже не изменюсь. Может быть, к старости. Если доживу, в чем у меня есть большие сомнения.
— Но вы уже сейчас видите свет, сеньора. Что же до прочих, то я не устаю молиться за их прозрение.
— Прозрение… Жизнь, вы говорите, бесценный дар Господа? А как же быть с теми, кто ее отнимает просто потому, что им это нравится? Ведь есть же такие… особи. И проповедь с молитвой против этого зла, увы, бессильны. Значит, такое зло нужно останавливать теми средствами, которые будут более эффективны в данный момент времени. Скажем, петлей или пулей.
— Возможно, это и так, но, поступая так, вы губите свою душу, — покачал головой священник. — Убивая даже ради искоренения зла, вы становитесь на одну доску с теми, кого убиваете.
— Вот именно, — согласилась Галка. — В том-то и дело, что кто-то должен взять на себя такой грех. Иначе все эти, прошу прощения, нечистоты придется разгребать еще очень долго — вашим методом. Он даст результат. Через сотни лет. Но скольких жизней будет стоить этот долгий путь? И сколько всякого — не буду выражаться в святом месте — еще пожирует за счет добрых людей? Нет. Осуждая меня, вы правильно делаете. Но я из тех, кто расчищает дорогу для таких, как вы, — милосердных проповедников. Моя душа будет погублена? Пусть. Невеликая цена за избавление от отморозков. Или хотя бы за начало такового процесса.
— И вы готовы заплатить столь кошмарную цену за то, чтобы мы могли безбоязненно нести свет Божий в души людей? — Отец Пабло, если Галке не изменяло зрение, был неприятно удивлен. Или даже напуган, но хорошо это скрывал.
— Я это уже делаю.
— Следовательно, вы тоже оправдываете свои убийства высшей целью…
— Нет. Я не могу оправдывать ничьи убийства — ни свои, ни тех, кого я сама убиваю. Потому что вы правы: отнятие жизни противно Господу. Но я слышала еще у себя дома такие слова: допустить зло — все равно, что творить его самому. Вот я и живу по этому принципу, зная, что меня ждет в итоге. Но иначе не могу. Просто не могу. Вы видели старика, которому сожгли ноги, чтобы узнать, где он спрятал свое имущество? Вы видели девчонку четырнадцати лет, изнасилованную полусотней выродков? Вы видели разрубленного пополам мальчишку, вся вина которого заключалась в том, что он пытался защитить мать или сестру? Если видели хоть раз, то вы должны понять, почему я убиваю.
— Здесь дилемма, — задумчиво произнес священник. — Сложно сразу сказать, кто из нас насколько прав. Ведь мир в самом деле беспримерно жесток. Но и я вижу некую надежду. Ведь от бессовестных убийц подобные вам мстители отличаются как раз тем, что в их душах горит огонь великой любви к людям.
— Слишком сильно сказано, отец Пабло. Это точно не про меня.
— То-то и оно, что про вас, сеньора. Не будь в вас этого огня, вам было бы все равно, какое зло творится вокруг. Лишь бы оно не касалось вас лично. И, глядя на истерзанных несчастных, вы бы не загорались иным огнем — гневом, желанием отомстить за их боль. Восстановить справедливость хотя бы таким жестоким способом… Знаете, а ведь вся разница между сеньором Морганом и вами именно в том, что в вас есть эта любовь к людям. В нем ее не было и в помине. Во всем прочем вы удивительно схожи.
