Серменьо поймал такси и поехал в исторический центр.
Таксист-мулат, тот еще прощелыга, содрал с туриста целых тридцать ливров за доставку в старый город. Набережная Пасео Эскобар — единственная улица этого района, по которой было разрешено движение автомобилей, и проходимец замотивировал дороговизну тем, что для возвращения в район Олимпийского центра, где ему сегодня положено дежурить, придется сделать изрядный крюк. Приврал, конечно: на набережной он наверняка подцепит пассажира, с которого слупит не меньше. Но Серменьо приехал сюда не торговаться с таксистами за несколько ливров. Ему нужны были музеи, начиная от Каса де ла Монеда и заканчивая Алькасар де Колон, превращенным в музей сто лет назад, когда было построено новое, более современное и вместительное административное здание — Темпль де Женераль. Впрочем, сам исторический центр, если верить рекламе туристических фирм, был музеем под открытым небом. Диего не отказал себе в удовольствии пройтись по улицам, напоминавшим ему родную Испанию… На Лас Дамас он задержался надолго: первая в Новом Свете европейская улица, первая в Новом Свете крепость Осама с Башней Чествования,
[186]
первая в мире улица, на которой было введено в эксплуатацию керосиновое, а девять лет спустя и электрическое освещение… Ощущение, которое Серменьо испытал здесь, было сродни тому, что он почувствовал внутри пирамиды Хуфу. Вот она, загадка, совсем рядом. Можно протянуть руку и коснуться, но где на нее ответ?.. Почему именно в этом далеком колониальном городке, отбитом французами у испанцев, вдруг появляются вещи, фактически породившие нынешнюю мировую цивилизацию? Может быть, сыграла свою роль именно удаленность от Европы, в те времена кипевшей от войн? Так ведь в Мэйне тоже было неспокойно. Может быть, то, что власти дерзко провозгласившей независимость республики видели в развитии науки единственный шанс удержать свое государство на плаву? Но если так, то эти самые власти должны были быть чертовски дальновидны, раз сделали ставку на науку, а не на армию, как было принято в семнадцатом столетии. А подобная дальновидность редко присуща людям вообще и пиратам в частности. Наконец, загадочная фигура появившегося словно ниоткуда Мартина Ланге. В те времена его имя произносилось как «Лангер», но современный хох-дойч несколько отличается от своего прадедушки. Впрочем, после Тридцатилетней войны в Германии еще долгое время была такая неразбериха, что документы, свидетельствовавшие о ранних этапах жизни великого ученого, могли быть просто утрачены. Особенно если он был родом из глубинки. Не удалось установить даже то, в каком году и в каком городе он родился. Известно лишь, что он был католиком, но был ли он таковым всегда или принял католичество уже в Мэйне — никто не знает. Единственным документом, не относящимся к сен-доменгскому периоду его жизни, так и осталось письмо алькальда Картахены дона Альваро де Баррио-и-Баллестероса губернатору Маракайбо, в котором Мартин Ланге упоминается как секретарь, записавший сие письмо со слов господина. «Зато мы знаем его как изобретателя пироксилинового пороха, резины, крекинга нефти и электрогенератора, — Серменьо, поднимаясь по Лас Дамас к площади Независимости, прошел мимо Каса де Бастидас — одного из старейших испанских зданий Нового Света. — А в последние годы жизни он работал над беспроводной связью, но так и не довел работу до конца. Завершил — восемь лет спустя после его смерти — один из учеников, Анри Оттон. Изобретения Ланге изменили мир до неузнаваемости. Вот была личность! А если бы ему не создали условия для полноценной научной работы, так и остался бы секретарем… Страшно подумать, сколько подобных ему гениев сгинуло в войнах и в нищей безвестности…»
В таких раздумьях Серменьо поднялся по каменной лестнице на площадь Независимости. И эта площадь неправильной формы, окруженная старинными домами и вымощенная красивым местным камнем, помимо дворца Алькасар де Колон имела еще две достопримечательности. Два памятника. Один шестнадцатого века — Николасу де Овандо, губернатору испанского Санто-Доминго. И другой века восемнадцатого — Алине Эшби, основательнице республики пиратов и свободных колонистов. Два человека, вложившие свою душу в этот город. Что о них знал палеоисторик из Испании? Практически ничего. При одном из этих людей Санто-Доминго сделался фактически столицей испанских колоний Америки, в котором находился — и до сих пор находится — главный католический собор Нового Света. А при другой этот же город под именем Сен-Доменг разросся в восемь раз, стал политическим, торговым, научным и производственным центром обеих Америк. Это то, что Диего учил еще в школе и университете. Все остальное ему предстояло раскопать здесь. В Алькасар де Колон, где собран наиболее полный архив документов конца семнадцатого — начала восемнадцатого века.
Женщина в мужской одежде военного покроя, фасона конца семнадцатого столетия. В высоких сапогах. Памятник, как было написано в электронном туристическом путеводителе, который Серменьо закачал в свой коммуникатор еще в гостинице, поставили в тридцатых годах восемнадцатого века. Скульптор изобразил ее не в той надменной позе, в какой было принято увековечивать королей, а словно вот только что она зашла к нему в мастерскую и завела разговор. В одной руке бронзовая дама держала какую-то книгу, другой небрежно откинула назад тяжелый эфес абордажной сабли. Лицо ее показалось Диего неприятным. Возможно, из-за тонковатых губ, на которых угадывалась недобрая усмешка. Возможно, из-за слишком уж холодного взгляда, который вообще не красит ни одну женщину. Во всяком случае, ему куда больше понравился ее портрет на столивровой купюре, скопированный с голландской гравюры семнадцатого века. Там Алина Эшби и выглядела помоложе, и во взгляде читалось больше оптимизма.
«Стоп, — подумал Диего. — Я не могу так поверхностно судить о женщине, жившей триста лет назад, фактически ничего о ней не зная. Нужно как можно скорее заняться изучением архивов».
3
Для посещения туристов была открыта небольшая часть Алькасар де Колон, и Серменьо весь день двенадцатого октября посвятил изучению общедоступных данных. Картины, библиотека, предметы быта хозяев этого дворца — всех, от Диего Колона до генерала Виктуара Жирардена, построившего новый правительственный комплекс в 1899 году. «Крохи, — думал Серменьо. — Верхушка айсберга. Здесь я не найду ничего, что может дать мне ключ к отгадке».
Директор музея, пожилой француз по имени Бенуа, принял его приветливо. Серменьо приехал в Сен-Доменг с рекомендациями своих коллег из музея Прадо, но директору оказалось достаточно взглянуть на гостя.
— Какие рекомендации! — запальчиво воскликнул он. — О чем вы, месье? Ваш фильм наделал шума в нашем осином гнезде, именуемом Ученым советом — своими выводами вы осмелились задеть за живое всех исследователей древних камней!
— Мои выводы не более, чем одна из гипотез, имеющих право на существование, — сдержанно улыбнулся Диего. — Вы позволите ознакомиться с архивами?
— Какой период?
— С тысяча шестьсот семидесятого по тысяча семьсот семидесятый. Это для начала.
— О, чутье вас не подвело, — старик Бенуа лукаво прищурился, отчего его сморщенное лицо сделалось похожим на печеное яблоко. — Поверьте, это самое интересное столетие в истории нашего райского островка… Пройдемте.
