В голове, у левого виска, начало пульсировать маленькое огненное пятнышко. Ох, как некстати-то! У Галки и раньше бывали приступы головной боли, но после того, как на Мартинике ей крепко досталось по черепу, эти приступы стали совершенно нестерпимыми. Слава богу, что хоть приключались они с ней не так часто. Да лучше бы их совсем не было. Против этой боли, стальными обручами сжимавшими лоб, виски, затылок, ворочавшей в мозгу вагоны, груженные углем, средства не было. Не помогали ни настойки доктора Леклерка, ни холодные примочки, ни крепкий сладкий чай — ничего. Единственный способ, который Галка нашла опытным путем, — это сон. Стоило поспать хоть часа два, и она вставала с совершенно ясной головой. Ага. Если только вообще удавалось уснуть. Должно быть, как предположил Влад, эти приступы были следствием перенапряжения. Мозг требовал положенный ему отдых и вырывал его таким вот зверским способом. И это маленькое, пульсирующее пятнышко боли было только предвестником другой — настоящей, всепожирающей мигрени. Хорошо еще, что Исабель забрала Жано в свою каюту: вынести сейчас еще и плач младенца Галка бы вряд ли сумела.
«Эй, мать, что-то ты не вовремя!» — прикрикнула она сама на себя. Организм действительно в последнее время все чаще и чаще давал сбои: болели старые, зажившие уже раны; особенно ныли плечо и ключица, простреленные в позапрошлом году; мучили пресловутые мигрени (последнее особенно раздражало Галку — она что, кисейная барышня какая-нибудь, что ли!), крошились боковые зубы, в темных волосах стали проглядывать пока еще очень редкие серебряные нити. Да, двадцать шесть лет — это в двадцать первом веке почти девочка. В семнадцатом — взрослая женщина, мама многих детей, а в особо тяжелых случаях и бабушка уже. В сорок лет даже знатные дамы почитались пожилыми, а женщины из бедноты и считались, да и выглядели просто старухами. Галка, конечно, выглядела на все двадцать шесть — по меркам своего времени. А здесь даже недруги уверяли, что на вид ей не больше двадцати. Но перспектива сделаться сущей развалиной намного раньше семидесяти ее совершенно не радовала. Дело было, конечно, не в неземной красоте — Галка никогда не обольщалась насчет своей внешности, — а в том, чтобы как можно дольше оставаться в форме, чтобы можно было быть при деле, благо планов еще громадье.
«Вот что, мать, ты давай тут не раскисай — дел впереди невпроворот!» — еще раз постаралась собраться и взять себя в руки Галка. Но боль не отступала. Наоборот, при каждом усилии мысли она, казалось, только набирала мощь. От Джеймса, конечно, не ускользнуло состояние жены. Увидев ее плотно сжатые губы и посеревшее лицо, он понял, что у Галки опять начался приступ, а она из упрямства не желает в этом признаваться.
— Эли, ты как? — скорее взглядом, чем словами спросил он ее. — Ты в порядке?
— Угу, — сквозь зубы ответила Галка. Разлепить губы для нее в этот момент казалось совершенно немыслимым трудом.
— Давай-ка ты спускайся в каюту и полежи немного, — предложил Эшби. — Корабли на курсе, до Сен-Доменга еще четверть часа хода. Тебе сейчас совершенно необязательно торчать на квартердеке. Если что — мы тебя разбудим.
Галка, конечно, еще немного поупрямилась для вида, но потом дала себя уговорить.
— Только сразу мне сообщить, если что необычное или неожиданное! — приказала она напоследок. — И растолкать меня через пятнадцать минут!
— Ладно-ладно, не волнуйся! — ласково ответил Эшби, подталкивая ее к трапу. — Может быть, тебя отвести?
— Еще чего! — Галка хмыкнула и спустилась вниз.
В каюте она сняла пропотевший камзол и стянула длинные сапоги, но дальше раздеваться не стала. Прилегла было на кровать. Но стоило только закрыть глаза, как в темноте начинали расходиться огненные круги и стучать железнодорожные составы. Покрутившись в постели, стараясь то так, то этак пристроить больную голову, Галка откинула душившее ее одеяло. В каюте, несмотря на распахнутые окна, было очень жарко. Февраль, называется… Плотный воздух не давал дышать — или это ей только так казалось? Перевернув несколько раз подушку, Галка попыталась найти наиболее прохладное место, чтобы лечь на него вздрагивающим виском — бесполезно. Наконец она встала и подошла к столу. Плеснула тепловатой воды (а хотелось бы ледяной!) из графина, отпила несколько жадных глотков.
«Надо бы еще тряпочку намочить — приложить ко лбу», — подумала Галка, и тут в коридоре что-то тихонько и отчетливо щелкнуло. Звук был очень знакомый. Дверь бесшумно отворилась, и в каюту вошел Этьен. Без стука. Крадучись. В руке у него был пистолет, и Галка поклясться могла, что именно щелчок курка она слышала секунду назад, когда Этьен его взводил. Галка так и замерла на месте, со стаканом в руке. Бретонец несколько растерялся, не увидев ее в постели. Но только на какую-то долю секунды. Профессионал.
— Спящую, что ли, хотел меня застрелить? — негромко окликнула его Галка.
От звука ее голоса Этьен вздрогнул. Чуть заметно. И смутился. Тоже чуть заметно. Но Галка заметила.
— Нет. — Его голос звучал хрипло. — Не спящую. Это было бы подло.
— Ага. А просто застрелить безоружную женщину не подло? — Галка снова поднесла стакан ко рту и медленно допила оставшуюся там воду. Главное — не делать резких движений. Вот там, на столе, за книгой, лежит нож из слоновой кости для разрезания бумаги. Это, конечно, не бог весть что, да и аэродинамика у него непредсказуемая — но это лучше, чем ничего. Как бы ухитриться аккуратно достать его в тот момент, когда она будет ставить стакан на столешницу? Главное — медленно, медленно и плавно.
— Мне все равно придется это сделать, — мрачно и тягостно проговорил Этьен. — Это мой долг. Долг перед Францией.
Он медленно и словно неохотно поднял руку с пистолетом. Круглое черное дуло смотрело Галке прямо в грудь. С ней случилась в этот момент странная вещь — словно она смотрела кино, а не участвовала сама в этом тихом поединке.
— Какие высокие слова! — Галка негромко рассмеялась, но без сарказма. Поставила стакан на стол — но не возле графина, а за ним. И незаметным движением подцепила легкий костяной нож, плотно прижав его к рукаву: — Я ничего не имею против Франции и не собираюсь с ней воевать. Но если ты считаешь, что так будет лучше для твоей страны — валяй.
Она блефовала. Расчет был только один — на благородство самого Этьена. Уж коли он не застрелил ее сразу — значит, колеблется. Может, и не придется его убивать? Сейчас, сжимая в руке легонький нож, Галка чувствовала себя совершенно уверенной в том, что успеет метнуть его раньше. До того, как француз нажмет на курок. И не покидало то чувство отстраненности от ситуации. Словно все это происходит не с ней.
— Вы же знаете. — Этьен выглядел очень усталым. — У меня есть четкие инструкции от господина де Бааса. Если вы выйдете из подчинения Франции, я должен вас убить. Поэтому я вас очень прошу — выполните приказ. Атакуйте бунтовщиков, и вы останетесь живы.
— Ничего не могу теперь сделать. — Галка пожала плечами. — Все было давно обговорено, это уже не остановить. Моя смерть вам ничего не даст, так как капитаны моей флотилии тоже имеют четкие инструкции. Даже если ты меня сейчас застрелишь, моя эскадра все равно присоединится к колонистам Сен-Доменга. Люди знают, за что они будут сейчас воевать: не за деньги, не за корабли, не за золото — за свою мечту, за свою гавань. Так что мои приказы здесь уже ничего не решат. А если я сейчас прикажу повернуть назад или обстрелять форт, меня вздернут мои же собственные люди!
