– Почему ты держишься на расстоянии? – спросил Хок. – Разве ты не чувствуешь, как здесь покойно?
– Я даже смотреть на нее не могу, – горько отозвался Жареный. – Мир и надежда – для живых.
– Кто-нибудь когда-нибудь пытался посмотреть, что в коробочке? – спросила Фишер.
– Многие подумывали об этом. А вы почему не решаетесь?
Фишер протянула было руку к крышке, но затем резко остановилась. Она не могла прикоснуться к ней. Глубже, чем знание, глубже, чем инстинкт, жило понимание: шкатулка является святой вещью, а она, Изабель Фишер, не достойна такой пронзительной святости. Она так и сказала, и Хок с Сенешалем кивнули. Все посмотрели на Ламента.
– Я посвятил себя Господу, – медленно проговорил Пешеход. – Если таково Его желание, я заберу Его вещь из этого ужасного места.
Он протянул руку, немного помедлил и затем абсолютно спокойно взял коробочку. Он улыбнулся почти застенчиво и поднес шкатулку к глазам, разглядывая изделие вблизи.
– Коснуться чего-то, к чему прикасался Христос...
Он снова улыбнулся и сунул коробочку в один из внутренних карманов своего плаща. Ощущение мира и уюта уменьшилось и пропало, все поежились. Сенешаль громко засопел.
– По-моему, в этом приключении многовато религии. Религия должна держаться на почтительном расстоянии от повседневной жизни. Это слишком отвлекает.
– Да ладно тебе! – возразила Фишер. – Твоими предками были Верховный маг и Ночная Ведьма. Тебе следовало бы привыкнуть к сверхъестественному.
– Ну да, но то – всего-навсего магия. Магия есть везде. А здесь – религия. Если бы я по-настоящему верил во что-нибудь из этого, я бы, наверное, сильно обеспокоился.
* * *
Они оставили реликварий и продолжили долгое восхождение по плавно загибающейся стене Собора. Всех уже придавила усталость – та гнездящаяся в костях усталость, которая хуже боли. Переходя с этажа на этаж, с уровня на уровень, все медленнее по мере приближения к вершине, они начали ощущать изменения – и в Соборе, и в самих себе. Волны сопротивления накатывали и отступали, как приливы и отливы. Расстояния менялись, то подступая ближе, то разбегаясь. И все это происходило без малейшего внешнего движения.
Основание Собора казалось теперь невообразимо далеким, и путники чувствовали: если каким-то образом они сорвутся с узкой лестницы, то будут падать и кувыркаться вечно, но так и не достигнут пола. Они начали подумывать, не предстоит ли им и карабкаться вечно, да так и не достигнуть шпиля? Может быть, они лезли всегда, а все прочее – только сон, который они видели в пути? Порой казалось, что по узким ступеням карабкается больше пяти человек, а порой – что их меньше, и оба варианта воспринимались как совершенно нормальные, пока наваждение не проходило.
Цель путешествия наконец начала приближаться. Четыре человека и обреченная душа, превозмогая боль, усталость и различные сюрпризы Собора, упорно подползали к шпилю. Время от времени Жареный принимался дразнить их, рассказывая, что скоро все Переходные Существа вырвутся на волю, и на сей раз Дикая магия не ограничится одной Долгой ночью. Явятся не только князь демонов и его подданные – и не только в северные королевства. Когда врата откроются, Синяя Луна воссияет навек, и Греза поглотит весь явный мир, сделав его частью себя. Дикая магия наконец высвободится, не сдерживаемая более человеческими понятиями логики и порядка, причины и следствия. И воцарится Вольный Хаос. Все станет возможно. Все сны, когда-либо приснившиеся, особенно плохие. Ад на земле – вечный ад.
– Лично я жду не дождусь этого, – приговаривал Жареный, и все они морщились от резкого звука его смеха.
– Ты испытываешь мою веру, – сказал Ламент. – Я не стану слушать тебя, лжец.
– Что толку от веры в подобном месте? – возразил Жареный. – В конце концов, ты – просто человек, а Переходные Существа настолько больше тебя...
– Почему тебя так радует, что все эти чудовища вырвутся на свободу? – спросил Хок. – Тебе-то что за корысть?
– Когда не останется ничего, кроме Грезы, все ограничения окажутся сломаны, все замки и все двери падут и освободятся все демоны ада. Мертвые и проклятые снова смогут ходить по земле – и я вместе с ними. И наконец перестану гореть.
– Видишь, – поддел Ламент, – тебе по-прежнему ведома надежда! Ты до сих пор во что-то веришь.
Жареный остановился на ступеньке, обернулся к Ламенту и злобно зачастил:
– Говоришь, ты отдал себя Богу, Ламент, но правда ли, что ты поступил так по собственной воле? Был ли у тебя реальный выбор в сложившихся обстоятельствах? Или это Бог направил тех демонов на твой монастырь? Это Он послал их убить твоих братьев, разрушить их невинные жизни и твое простое счастье только потому, что Ему понадобился новый Пешеход! Стал бы твой добрый и любящий Бог творить подобное? Или все, чем ты был, и все, что ты сделал, является результатом контракта, который ты заключил не с Богом, но с врагом?
Ламент испустил ужасный вопль боли. Прочие обернулись и увидели, что Божий человек спрятал лицо в ладонях, а его плечи дрожат. Никто из них не знал, что сказать ему. Жареный спустился на ступеньку перед Пешеходом, наклонился и сочувственно похлопал его по плечу:
– Ну, ну. Будет. Не так уж трудно отказаться от всего этого. Лучше вообще не иметь веры, чем верить в ложь. Выбрось свою деспотичную совесть – без нее не так уж плохо.
Жареный убрал руку, и плащ на плече у Ламента вспыхнул. Джерико принялся сбивать пламя голой рукой. Только когда огонь погас, он посмотрел на свою обожженную, покрытую волдырями ладонь – и осознал правду. Он должен был оказаться неуязвимым для прикосновения Жареного, но та, прежняя, сила основывалась на его вере. Сомнение подорвало веру, и он снова стал смертным и уязвимым.
Ламент глубоко вздохнул. Он должен верить. Иначе все, что он сделал, все люди, которых он убил, – не более чем чудовищная ложь. Он попытался вернуться в то время, когда вера была такой же частью его личности, как вдыхаемый им воздух и кровь, бегущая в его жилах. Теперь оно казалось невозможно далеким. Ему не следовало приходить сюда. Нельзя было позволять гордыне завести его в столь жуткое место.
Затем он вспомнил про коробочку, лежащую в кармане его плаща, и устыдился. Все его испытания ни в какое сравнение не шли со страданиями Христа. Ламент судорожно втянул ноздрями воздух. Он будет верить, потому что выбрал веру. То, за что он сражался, стоит того. Ибо несмотря на всю боль, на все потери, он до сих пор верил в любовь, справедливость и надежду. Никто не говорил, что у Пешехода легкая работа. Джерико Ламент выпрямился и поднял глаза на Жареного.
– Вперед, убийца, – спокойно сказал он. – Мы еще не у врат.
– Если бы ты знал, что на самом деле лежит за вратами, ты бы так не торопился попасть туда, – заметил Жареный, возобновляя подъем.
– Тебе известно не больше, чем нам, – сказал Хок.
– Я знаю! Там вы встретите старого приятеля, – злобно хихикнул Жареный. – Когда вы изгнали князя демонов, он вернулся домой, в Грезу. Он ждет вас. Уверен, ему многое хочется с вами обсудить.
