Машины двигались по его приказу, направлялись его волей. Продолжающийся союз с ИРами Шаба дал ему в руки технику, которой в Империи ни у кого и близко не было. Последним их даром была компьютерная система, позволявшая погружать свое сознание в металлический мозг боевой машины и испытывать все, что она делала. Он мог стать боевым фургоном или андроидом, жить внутри этих стальных голов, направлять их, как собственное тело. Он видел сквозь их датчики мир, который был недоступен ограниченным органам чувств человека. Он пробивал стены, перелетал через дома, шел стальными ногами по толпам людей и убивал их металлическими кулаками. Ни один человек не был бы на это способен, но мозг Валентина был настолько изменен наркотиками, эсперным средством и техникой Шаба, что он уже не был человеком. Он был осторожен, скрывая это от Лайонстон. Она считала, что любой сможет управлять боевыми машинами, как Валентин, когда овладеет новой системой. Пусть пока так думает. Сейчас ее вторжение на Виримонд дало ему шанс показать, что может сделать он со своей техникой. А к тому же страдания, разрушение и резня – это такие захватывающие развлечения. Валентин панически боялся скуки, а обычные грехи и пороки ему уже основательно приелись.
И пока его разум двигался в машинах поодиночке и во всех вместе, Валентин обдумывал следующий ход. По длинной цепи подкупа и шантажа он достал эсперное средство от ученых, которые снабжали им Драма. А поскольку человек, известный сейчас под именем Драма, это средство, дающее непобедимое привыкание, не употреблял, значит, кем бы и чем бы он ни был, он не настоящий Драм. Он не был фурией – Шаб это подтвердил, а врать у них не было причины. Это оставляло две возможности: клон или самозванец-пришелец, и любая из них вела к интереснейшим вариантам. Пока что Валентин держал эту информацию про себя. Знание – сила. Когда-нибудь, возможно, оно пригодится для контроля над новым Драмом или для его уничтожения. Все зависит от того, чего Валентину в тот момент захочется. Он привык давать волю своим побуждениям.
От этой мысли он улыбнулся шире, поглядев на результат своего последнего импульса. На стенде, в стеклянном цилиндре, увешанном проводами, находилось все, что осталось от видного ученого, которого Лайонстон навязала в помощь Валентину при использовании боевых машин. Обмануть Валентина не удалось ни на миг – шпиона он умел распознать с первого взгляда. И потому он принял меры к тому, чтобы профессор Игнациус Вакс мог наблюдать все, что происходит, но никоим образом не вмешиваться. Точнее говоря, Валентин велел его обезглавить, а отрезанную голову сохранял в стеклянном цилиндре.
Она была соединена проводами непосредственно с пультом связи командного пункта, и потому могла видеть все. Сначала она дико вопила, но Валентин просто отключил у цилиндра звук, пока она не замолчала. Теперь она только смотрела на мониторы и хандрила. Несомненно, Лайонстон сказала бы что-нибудь неприятное, если бы об этом узнала, но Валентин был уверен, что сможет чтонибудь наврать. Так всегда бывало. А пока что голова вполне вписывалась в дизайн его командного пункта. Даже приятно было смотреть, как плавают в консервирующей жидкости длинные белые волосы и усы, и как голова таращит глаза, когда сердится. Кроме того, Вакс проектировал большинство боевых машин, которыми сейчас управлял Валентин, так что был еще небольшой шанс, что его знания могут пригодиться.
– Как вы себя чувствуете, профессор? – вежливо осведомился Валентин. – Могу я для вас что-нибудь сделать? Например, снова прогнать самые острые записи убийств?
– Я не нахожу удовольствия в подобных вещах, – чопорно, произнесла голова профессора через динамик цилиндра. – Я не такой, как вы. Мне интересна лишь эффективность моих творений.
– Я никогда не думал, профессор, что вы так разборчивы, – притворно удивился Валентин. – После тех тысяч лабораторных животных, которых вы резали и увечили и отправляли на собачьи и кошачьи небеса, вылавливая ошибки в программах ваших драгоценных машин. Думайте об этих несчастных повстанцах, как о лабораторных крысах, которым не повезло.
– Мне они в любом смысле безразличны, – ответил Вакс, – как и их судьба. Я только требую информации о том, как работают мои машины.
– Это не ваши машины, профессор. Больше не ваши. Техника связи, которую я на них поставил, сделала наконец ваши машины практически полезными, так что императрица полностью передала их на мое попечение. И потому я в кресле командира, а вы – в стеклянном цилиндре. Может быть, вы соблаговолите последить за машинами с помощью этой техники?
– Вы отлично знаете, что мне она непонятна! И не знаю, кому она может быть понятна, кроме вас! Что довольно-таки странно, не правда ли, Вольф? Ни вы, ни финансируемые вами лаборатории раньше ничего подобного не выдавали. Что означает, что вам помогли. Извне. Интересно, откуда именно, а, Вольф? Не может ли быть так, что вам приходится сохранять инкогнито своих помощников, поскольку императрица их бы не одобрила? С кем это вы заключили сделку, Вольф?
– Вы входите в опасные воды, профессор, – небрежно бросил Валентин. – Я бы вам советовал сменить курс, пока еще не поздно.
– Или что? Или вы отрежете мне голову и засунете в стеклянный цилиндр?
– С вами может произойти гораздо худшее, профессор, – серьезно ответил Валентин. – В этом вы мне поверьте.
Голова в стеклянном цилиндре что-то про себя пробормотала и затихла. Профессор снова впал в хандру. Валентин улыбнулся и опять погрузился в металлический мозг машин. Сейчас он был боевым андроидом и шагал через вспаханное поле, и стальные ноги его погружались глубоко во взрытую землю под весом чудовищного тела. Он растянул свой разум и превратился в десяток металлических людей, потом в сотню, и все они топали в унисон через широкое поле. Одновременно поднимались и опускались стальные ноги, и сотня роботов в форме людей двигалась как один, ведомая одной волей и одной целью.
Они шли в город. Навстречу им вышли мятежники, вооруженные вилами, лопатами, косами и немногими единицами пулевого оружия. Клинки и пули отскочили от металлических людей, не причинив вреда, и роботы протянули руки и стали рвать людей на части, отрывая руки, ноги, головы, проламывая черепа и дробя кости. Металлические плоскости вскрывали животы и выпускали кишки, разрывая их стальными крючьями. Кое-какие неизбежные потери роботы все же несли, но пока хоть искра энергии: оставалась в их системах, они атаковали, маршировали, хромали, ползли вперед, не останавливаясь. Мужчины, женщины и дети погибали под металлическими руками с последним воплем, и Валентин был средоточием этого.
Он когда-то недоумевал, зачем было ИРам Шаба настаивать на этом последнем даре, но теперь понял. Так они показали ему, что значит быть живым металлом, быть заключенным в мощи стали и техники, быть куда больше, чем просто человеком, быть свободным от ограничений плоти. Алая улыбка Валентина разошлась от уха до уха, новое удовлетворение заиграло в его густо подведенных, горящих лихорадкой глазах. Он растянул себя на всю металлическую армию, разрастаясь все больше и больше, расцветая во всех системах одновременно, и подстегнутый наркотиками разум жил одновременно во всех боевых машинах на Виримонде и наслаждался каждой минутой этой жизни.
