— Не пущу! Не отдам!
Только замахнулась она на кровопийцу в мундире, так и замерла на полушаге, согнулась пополам и тихим листиком пала. «Гороховый» усмехнулся: встречный в солнечное сплетение и не таких косил наповал.
Модль ткнул кухарку носком сапога и аккуратно переступил.
Августа 7 дня, лета 1905, половина одиннадцатого, +22 °C
Особняк князя Одоленского
Следом прошел Берс. Он вполне овладел собой, безропотно опустился в кресло, попросил лишь стакан воды и раскачивал головой, как фарфоровый болванчик:
— Боже мой! Какой ужас… Бедный, бедный Павел!
Горе его разделить было некому. Коллекция вечных инструментов осталась безучастна к смерти очередного хозяина.
Коллежский советник выбрал место, чтобы наблюдать собеседника несколько сбоку.
— Когда последний раз видели князя Одоленского? — намеренно тихо спросил он.
— Кажется, дня четыре тому.
— Где?
— Ужинали у «Пивато».
— Могу ли знать, что делали вчера вечером?
— Посадил племянника на парижский поезд на Николаевском вокзале в восьмом часу, потом уехал на дачу.
— Зачем племянник поехал в Париж?
— Учебу завершать.
— Князь часто вам писал?
— Никогда.
— Просил помофи?
— Ну, что вы!
— Почему написал сегодня?
— Именно это я хотел узнать у него…
— Чем занимались вчера вечером после одиннадцати?
— На даче у нас устраивают любительские концерты два раза в неделю, вчера был субботний. Меня видели десятки людей… если об этом…
— Ну, зачем! — Ванзаров натурально изобразил добродушную застенчивость. — И в мыслях не было выяснять вафе алиби прямо сейчас. Меня больфе интересует записка. Уверены, что написана сегодня?
— А когда же? — удивился Николай Карлович.
— Скажем, чуть раньфе… Кстати, знаете руку князя?
— Конечно.
— Его почерк?
— Вне всякого сомнения. Иначе, бы не поехал.
— Могу ли знать, как Одоленский написал и отправил записку утром, будучи уже фесть часов мертвым?
Берс открыл было рот, но лишь бессильно развел руками.
— Оставим это… — Родион Георгиевич поднялся с кресла и устроился на краешке стола, сменив угол обзора. — Вы были близкими друзьями?
— Скорее приятелями.
— Что вас связывало с князем?
Николай Карлович как-то не к месту смутился, попросил не верить слухам и болтовне прислуги. Но, испытав легкий нажим специалиста словесных допросов открыл любопытные подробности.
Одоленский был известен не только в аристократическом обществе, но и в закрытом мирке столичных… мужеложцев. Князь не отказывал себе в изящных удовольствиях, часто менял любовников, отвергнутых награждая щедро, но ни с кем не заводил долгих романов. Берс признал, что и ему было сделано лестное предложение, однако твердо им отвергнутое. Они остались «чистыми» друзьями, находя удовольствие в беседах и увлечении синематографом.
Не сказать, чтобы эта новость поразила как молния. Наклонности многих влиятельных петербуржцев были известны далеко за пределами полицейских донесений. Но некоторые детали убийства теперь выглядели иначе. Впрочем, как и мотивы, сплетавшиеся вокруг «чурки».
— Могу ли знать друзей князя?
— О, это весь свет! Князь Павел принят во всех домах Петербурга и при дворе, он замечательный, общительный человек… был. Люди искали его знакомства.
— Меня интересуют его любовники.
От нагловатой простоты Берс скривился, но все же ответил:
— Мы были добрыми знакомыми, а не наперсниками. Не возьмусь назвать того или иного… пассией князя Павла. Только прошу вас, поймите меня правильно.
Ванзаров понял правильно. И продолжил натиск:
— Припоминаете кого-нибудь с инициалами «ВВП»?
Николай Карлович сморщил лоб, закатил глаза, но лишь удрученно покачал головой.
— Может быть, кличка?
— Эта тарабарщина? Ну, что вы! Я еще понимаю «Адонис» или «Гименей»…
— А, к примеру: «Менелай» или «Ахилл»? «Аякс» или «Одиссей»? Может, «Парис»? «Пенелопа»?
Имена греческих героев были совершенно не знакомы коллежскому асессору.
Он сокрушенно вздохнул:
— Какая потеря! И какая жестокость…
— Кто на такое мог рефиться? — как можно наивнее спросил Ванзаров.
— Ума не приложу.
— Одоленский владел какой-нибудь опасной тайной?
— Думаю, это невозможно.
— Почему?
— Князь, слишком общителен, если не сказать больше… Любой секрет выболтал бы первому встречному.
— Долги?
— Это просто смешно.
— Политика, тайное общество, заговор? — упрямо гнул Ванзаров.
— Весь его заговор — помочь молодому танцору попасть на сцену Мариинки.
— Может быть, нетерпеливые наследники?
— Павел последний в роду… Кажется, в Париже живет двоюродная сестра, но они давно не виделись.
— А месть? Мог Одоленский причинить боль или убить человека?
— Невозможно! — Берс даже отмахнулся. — Павел Александрович и мухи не обидит. Сильные люди не позволяют злоупотреблять силой.
— Почему же его убили?
Порассуждать Николай Карлович не успел. В дверь решительно постучали.
Ванзаров недовольно крикнул: «Что нужно?» Запыхавшийся голос ответил, что доставлена для господина помощника начальника сыскной полиции срочная депеша.
Родион Георгиевич разорвал конверт, присланный с курьером, и наткнулся на полоски полицейской телеграммы:
Прошу срочно прибыть Мойку тчк Дело касается вашей супруги тчк Модль
Августа 7 дня, лета 1905, одиннадцать утра, +23 °C
Отделение по охранению общественной безопасности и порядка, Набережная реки Мойки, 12
Ротмистр не встал, не оторвался от бумаг; он сосредоточенно скрипя пером в одном документе, то и дело заглядывая в другой. Государев слуга так поглощен трудом во благо, что и не заметил вовсе — представьте, себе, и такое бывает, — что в кабинете переминается скромный посетитель.
Все же, игра в «государственного мужа» быстро надоела, Модль поднял взгляд и вмиг изобразил удивление:
— О, господин Ванзаров, уже тут как тут? А я и не приметил…
Родион Георгиевич шесть лет служил, и не в пансионе благородных девиц, а в Министерстве внутренних дел — хребтине и опоре власти. А потому обучился всем нехитрым ужимкам чиновничьих игр. Без этого даже толковому человеку выжить невозможно. Надо уметь отличать и примечать, слушать одно, а понимать другое, делать вид и блюсти лицо, а также принимать главнейшую аксиому побед Российской империи: «Я — начальник, ты — дурак». Трудная наука далась с некоторыми синяками, но опыт оказался бесценным. И теперь пригодился.
