— Я им сразу сказала — топор не наш, новый ведь, мой на кухне, так ничего слушать не пожелали, ироды! — Глафира всхлипнула.
— Платки точно твои?
— Такая беда, барин, откуда взялись, ума не приложу…
— Ладно, нянька, не падай духом. В камере главное — думать меньфе, найди дело для рук. Книжку почитай… Скоро выручу. — И Ванзаров поднялся с нар.
Тут Глафира вдруг охнула, бухнулась в ноги, зарыдав истошно, по-деревенски, как на поминках:
— Прости меня, Христа ради! Прости, дуру старую! Оговорила я тебя, голубчик мой! Они ведь Сонечку плеткой грозили, а как же я ее… Прости меня, соколик! Грех взяла на душу! Такой грех! Хорошего человека оговорила!
Непримиримый враг, злодей и исчадие ада схватил его руку и, заливаясь слезами, принялся целовать. Родион Георгиевич растерялся и только повторял:
— Да что ты, Глафируфка…
Кованая дверь распахнулась, вбежали охранники и оттащили рыдающую старуху.
Ванзарову было приказано покинуть помещение немедленно. На пороге он обернулся и крикнул:
— Не унывай, Глафируфка! Завтра чай нам подафь дома!
Августа 8 дня, полдень, +23 °C
Бюро судебной экспертизы Врачебного комитета министерства внутренних дел, Набережная реки Фонтанки, 16
А дома так и не побывал. Потому что, уехав от Ванзарова за полночь, вернулся в лабораторию и проработал до утра, в перерывах листая уголовный романчик. Лебедев проводил опыты с кристалликами гремучей ртути и йодистого азота, чтобы узнать, как они могут детонировать. Вывод был печальный: выбранные для убийства способы — оптимальны.
Лишь один вопрос упрямо не поддался криминалистической логике: откуда у злоумышленника уникальный выбор взрывчатки? В одном месте разные составы пироксилиновой группы не хранятся. Это строго запрещено правилами. У всех особые условия безопасности. Выходит, преступник ездит по военным складам, как кума по ярмарке, и выбирает что душе угодно?
Размышлениям Аполлона Григорьевич не суждено было разродиться откровением. Ввалился господин неопрятного вида и заявил:
— Куда ложить?
Субъект держал деревянный ящик, в каких перевозят стекло.
Лебедев молча указал на лабораторный стол, заставленный химическими приборами.
Ящик опустился с грохотом.
— Велено сложить с телом, — заявил субъект.
— С каким телом, любезный? — Криминалист пустил струю дыма в лицо гостя. — У вас, что в Охранном, не учат, как полагается докладывать старшим чиновникам Департамента полиции? Так я тебя быстро обучу. А ну, встал смирно, отдал рапорт по форме, скотина!
Агент, видимо, недавно принятый в «охранку», еще не знал, что бывают господа, которые не боятся грозного имени его ведомства, а сами кого хошь напугают. Урок был усвоен стремительно. Господинчик сорвал шляпчонку, вытянулся струной, как позволил коротковатый пиджачок, и, запинаясь, доложил, что его благородие ротмистр Модль направляет их благородию найденные части тела и просит как можно скорее установить, что они принадлежат трупу, доставленному из Выборгского участка для опознания в морг академии.
Аполлон Григорьевич еще маленько поучил наглеца и с позором выставил вон. Как только дверь за субъектом тишайшим образом затворилась, криминалист подскочил к ящику и жадно сорвал крышку, прилаженную мелкими гвоздиками.
Обе руки и ноги, несомненно, принадлежали одному человеку. Рваные краям и ошметки плоти указывали на взрыв — если клыки вампира или дикого зверя, исключаются. На первый взгляд, они, несомненно, принадлежали «чурке». Оставалось приладить их к телу.
Внезапно криминалиста посетила мысль, да такая простая и очевидная, что даже странно, как она сразу ускользнула от внимания. В общем, гениальная мысль.
Аполлон Григорьевич покопался в ящике в поисках головы, ничего не нашел, буркнул:
— Вот ведь охранщики, вечно потеряют самое важное!
И, засучив рукава вчерашней сорочки, окунулся в работу.
Августа 8 дня, половина третьего, +23 °C
На Офицерской улице, потом на Екатерининском канале
На службу, на службу спешил коллежский советник. От Мойки до Офицерской добрался быстрым шагом, чтобы утешить мысли и чувства, чтобы выглядеть уверенным и сильным, чтобы образ жены, томящийся в застенках, не учащал пульс. И за десяток саженей до Управления вполне овладел собой. Он уже шагнул на ступеньку, как вдруг дежуривший городовой сделал нечто необъяснимое. Вместо того чтобы отдать честь, схватился за медную ручку так, чтобы дверь не открыть. По всему выходило, постовой не пускает и.о. начальника сыскной полиции.
— Язин, ты что? — удивился Ванзаров.
— Прошу прощения, ваше высокоблагородие, у меня приказ… не велено…
— Что не велено?
— Не велено… Пускать вас, то есть… Приказ… уж простите, Родион Георгиевич.
Пришлось отступить. Ясно одно: чиновнику сыскной полиции запрещен вход в управление. И не просто, а строжайшим образом, раз постовой не пропускает.
— Что ж, Язин, приказ надо исполнять. — Он отошел на шаг. — Сделай милость по старой дружбе, вызови Джуранского, а я вон там, на канале прогуляюсь.
Городовой обещал помочь.
Ждать пришлось недолго. Верный помощник прибыл, но необъяснимо переменился. Не так смотрит, не так держит себя, и вообще Ванзарову показалось, что ротмистру все время хочется оглянуться по сторонам. Напугали, что ли, кавалериста?
— Мечислав Николаевич, извольте объяснить, что это значит?
— Распоряжение господина Филиппова: отдел вас отстранить, в Управление не допускать вплоть до выяснения всех обстоятельств. — Ротмистр увел взгляд куда-то в даль Екатерининского канала.
— Могу ли знать, в чем меня обвиняют?
— В циркуляре сказано: «В связи с возможным соучастием в убийстве и дознанием, проводимым Охранным отделением».
Выдержка и спокойствие — лучшие друзья чиновника полиции в опале.
Так что Родион Георгиевич позволил себе легкую усмешку:
— Дознание, говорите? Мою жену и кухарку арестовала «охранка», детей отдали в приют, меня обвиняют, что это я обстругал «чурку». Ну, как вам такое дознание?
— Я в это не верю.
— Спасибо и на том. Кто назначен замефать?
Джуранский нервно одернул сюртук и заложил руки за спину:
— Господин начальник сыскной полиции назначили своим временным заместителем меня.
Поздравлять бывшего подчиненного коллежский советник не стал, но незримым изменениям в образе «железного ротмистра» нашел простое объяснение. Даже временная должность с полномочиями меняет человека. Даже железный характер прогибается. Какая жалость, ей богу!
