В таком вот теплом местечке чаевничали Колька Лык да Ванька Шило. Чайничек только начали, а потому настроение у приятелей было уже приподнятое, но еще не боевое. Не созрели, значит, для подвигов. Чокнувшись чашками, бродяги приняли чайку, закрашенного заваркой, как вдруг обнаружили за столом гостя. Был он незван, незнаком и по виду чужак – круглый да чистенький. Такого ножиком пырнуть в глухом месте да кошелек отобрать – одно удовольствие. Сам в руки идет, дурачок.
– Чего тебе, мил-человек? – щурясь на добычу, спросил Лык.
– Дыхало закрой, фраер малахольный, – ласково ответил плотный юнец. – Здесь я вопросы задаю.
Лык с Шилом обменялись взглядами: вроде еще трезвые и этакое чудо не кажется. То есть на самом деле оно. То есть двух отважных молодцов вот так, за здорово живешь, оскорбил какой-то прыщ. Что за птица чудесная?
– Ты чьих будешь, парнишка? – мирно спросил Шило, все-таки поумнее приятеля.
– Из тех, кого ты, гайменник, бояться будешь.
– Ну, говори, раз такой прыткий. – Лык подправил под руку финку в голенище. Чтоб легче вышла.
– Вы, мазурики, второго дня нищенку обидели?
– Тебе-то что за печаль? – Теперь и Шило изготовил ножик.
– Мне печали нет, а вот Обух и весь мир очень ее уважали. Трекнулись?
Тут Лык с Шилом насторожились. Грозное имя прозвучало. Паленым запахло.
– Мы-то при чем? – без лихости спросил Шило.
– На кого руку подняли, ироды? Это же Марфушенька, блаженная, что в Казанской части обитала. Весь мир ее уважал, она счастье приносила, а вы, звери лютые, глаз у нее вырвали. Отчего бедная в тот же день и преставилась. Как Обух об этом прознает, что с вами будет, фраеры?
Пояснений не требовалось. Лык да Шило быстро сообразили, что теперь земля под ногами будет у них гореть, нет им спасения нигде, везде достанут, а потому – крышка. Обидеть того, кто находился под защитой Обуха, – это не банк ограбить, суда и адвокатов не будет. Спасаться надо, но как? Сами собой финки юркнули в сапоги, парнишки засуетились.
– Слышь, добрый человек, ты не спеши, – мирно попросил Лык.
– Да уж, откушай чайку нашего, – поддакнул Шило. – Может, уговор сложим.
– Чай с вами пить нечего, а уговор будет один. – Юнец сурово замолчал и усами передернул, тоже очень даже сурово. Ну, показалось так напуганным бродягам.
– С нашим удовольствием, – за обоих согласился Шило.
– Выкладывайте, кто и зачем надоумил вырвать у Марфуши глаз. За это сдам вас, фраеров, не Обуху, а местному приставу.
– За что же приставу? – встрял Лык.
– Да хоть за канарейку, что у тебя за пазухой сидит, – уверенно, как знал, сказал гость страшный. Тут Лык и Шило порешили, что мучитель видит насквозь одежды, совсем, значит, беда. Эх, такого в компаньоны – цены бы не было в карточной игре, всех бы разули.
– Ты, это, барин… лады… согласны, – поспешил Шило.
– Только вола мне не водить.
– Как можно, барин. – Шило весь изошел тяжким вздохом. – Так дело было. Под утро в лакши перекидывались…
– Где?
– В чайной на Крестовском, ну, Лык и спустил кровь.
– Кому?
– Да мне же. Захотел отыграться, а сары нету. Видит в окно: нищенка бредет. Говорит, давай, мол, на ее глаз поставлю. Это у него фокус такой: собаке или кошке глаз вырезать, на киче обучили. Я принял. Кинули, он продул. Говорю: давай глаз. Пошли, значит, за ней. Лык прихватил ее в охапку и ножиком ковырнул. Она даже не пикнула. Лык дает мне глаз, все, долга нет. Жалко ее стало, глаз в ладонь положил и отпустил. Она не поняла ничего. Пошла куда глаза глядят. Это все Лык…
– Ух ты гад, – прошипел соучастник. – Сам-то ржал да глаз подкидывал.
– Ты уж, барин, не сказывай Обуху, не ведали мы, – совсем пригорюнился Шило.
Никакой жалости стальное сердце не испытало. Бессмысленная жестокость не лечится: раз попала в организм – спасения не будет. Последняя деталь, не дававшая покоя, стоявшая поперек логики, наконец нашла объяснение. Все просто и на удивление буднично: глаз был вырван по нелепой случайности. Как тут не поверить в рок даже рациональному уму.
Однако размышления не мешали закончить дело. В чайной появился Семенов, местный пристав с двумя городовыми, и Курочкин, который за ними бегал. Лык с Шилом были скручены, признались в краже золотых часов и отправились в участок. Получив благодарность от пристава, Ванзаров честно передал эту честь филеру, который не только подслушал разговор уголовников, но и приметил, как они любовались крадеными часами. На чем полицейская операция победоносно завершилась.
Родиону же осталось последнее – выяснить отношения с роком. Уж больно неприятный субъект, хуже Лыка с Шилом.
2
Чем дольше слушал доклад Оскар Игнатьевич, тем безнадежней портилось настроение. Надо же было вляпаться в такую историю. Дружеская услуга, за которую надеялся получить секрет победного удара, обернулась чудовищной грязью, кошмаром, с которым непонятно что делать. Порученец его блеснул талантами, нечего сказать. Нет чтобы выяснить про глаз и письма да тихонько свернуть на безобидные, а то и шутливые выводы. Влез в такие дебри, что оторопь берет. Хорошо, что дело не заведено, ни одной бумажки не составлено, ни один протокол не подписан. А слово в полиции недорого стоит: вылетело – и нет его. Может, удастся по-тихому замять.
Больше всего сердила неумолимость логики. Факт лепился к факту стеной, не пролезть, не сковырнуть, не опровергнуть. И откуда у юнца, мальчишки почти, такая прыть. Другой бы чиновник облек в приятную для начальства форму, использовал сослагательное наклонение, а то и предположения, чтоб не так резко. А этот рубит сплеча, будто не сомневается в своем праве. Нет, все-таки большой умница, только приструнить – цены не будет.
– Все, что удалось выяснить, безусловно, любопытно, хоть и не внушает уверенности, – с вальяжностью, доступной только начальству, сказал полковник. – На любое ваше утверждение можно посмотреть по-иному. Не так категорично. Согласны?
Коллежский секретарь не возражал. Напротив, сидел по стойке «смирно», если такое можно представить.
– Вот и чудесно, – на душе у Вендорфа полегчало. Мальчишка все же разумный, на рожон не полезет. – Значит, уверены, что были совершены убийства?
– Так точно, – отчеканил Родион.
– И знаете, кто их совершил?
Имя было названо прямо и без колебаний. Полковник словно глотнул прокисшее варенье: сморщился, заурчал и чуть не плюнул. Но пожалел персидский ковер. Хуже такого открытия ничего не могло быть. Теперь наверняка придется забыть о великолепном ударе. Какой тут удар, непонятно, как в глаза смотреть и делать вид, что ничего не знаешь. Нет, все-таки не вылезти сухим из болота.
– Вы совершенно уверены?
