Юный философ не поддержал мать, он все катал шарики.
— Что вы делали после обеда до пяти вечера?
Дама так старательно соображала, что Родион, казалось, слышал, как скрипят у нее извилины в мозгу.
— Что делали? Ах да… Пришли сюда, отдохнули, вышли на прогулку, вернулись, тут кутерьма началась. Нас приказали запереть.
— Где взяли соусник?
— В буфете в проходной комнате, там много серебра хранится: ножи, ложки…
— Когда в детскую заходили?
— Вот еще! Что там делать…
— Кого-нибудь видели около комнаты?
— Видела! — торжественно заявила добрая тетушка. — Вот как раз Сенька и его пигалица из детской выходили. Еще подумала: что-то у них вид такой подозрительный, будто нашкодили. А это вот, значит, что натворили!
— Откуда же вы знаете, что убийство произошло именно в детской? — мирно спросил Родион.
Начкина стала оправдываться, запуталась и от испуга пустила слезу. Утешать Родион ее не стал, а, наоборот, строго одернул:
— Оставьте эти игры… Мне надо знать, в котором часу вы заметили Кряковых.
— Так… это значит, да около трех, не иначе. Ох, какой негодяй! И жена его змеюка.
Оставив Алоизия бумажным шарикам, а его мать притворным слезам, Ванзаров покинул гостевую комнатку. В соседней под замком держали очаровательных супругов.
Пока дозорный возился с замком, Родиона пробрало безумное искушение: а не попробовать ли плетку в самом деле? Когда еще доведется испытать сильные средства, заставляющие говорить правду. Ох, как соблазнительно. Не сладость жестокости, а безнаказанность. Узнать, каково это: выбить признание, но остаться безнаказанным. И жутко, и приятно. Искушение, одним словом.
Но герой наш тем и отличается, что умеет остановиться у последней черты и не проверять крепость законов бытия. Быть может, скучно? Быть может. Что поделать. Героя не выбирают. Им становятся.
Пока мы тут заболтались, Ванзарова встретил дружный восторг семейства.
— Родион Георгиевич! — всплеснул руками Семен.
— Как мы вам рады! — подхватила его Дуся.
— Умоляем, спасите нас!
— А то держат, как в Бастилии!
И все такое прочее. Родион предпочел выждать, пока иссякнут жалобы, и милостиво обещал замолвить словечко перед Сундуковым.
— Только при одном условии, — добавил он.
— Мы согласны! — заулыбался Кряков. — Для вас — что угодно!
— Меня интересует всего лишь правда.
Кажется, Семен ожидал чего-то более любопытного:
— Правда? И зачем вам какая-то правда?
— В свободное от золотых рудников время я служу в Департаменте полиции. В самом страшном его подразделении — сыскной полиции. И не просто в сыске, а в особом отделе, занимающемся только самыми тяжкими преступлениями.
Супруги переглянулись, надеясь, что это дурной розыгрыш. Нет, все было на самом деле. Реальность повернулась отвратительной рожей. Впрочем, не такой уж отвратительной. Пускай чуть полноватой, но вполне милой, и вообще многим барышням нравится… Так, опять занесло. Ну так вот…
— Экий вы какой… — вырвалось у Семена.
— Вам лучше не знать, какой именно. У нас руки вот посюда… — Родион выразительно почесал локоть, — в невинной крови. Потому мне нужна правда. Одна правда. И ничего, кроме правды. О том, что вы здесь натворили.
Милая Дуся метнулась к шкафу, исчезла в его внутренностях и вернулась с фарфоровой куколкой.
— Извольте забрать! — нервно вскрикнула она. — Раз это чудовище из-за таких пустяков нанимает палачей, подобных вам… Нам ничего не нужно. Это была милая шутка, не более… Какая гадость… Еще дядюшка называется. Другие-то о племянниках заботятся. А этот только о себе думает… Копейки не дождешься…
На каминной полке в детской Родион приметил ряд фарфоровых барышень в итальянских нарядах. В ряду было пустое место — одной явно не хватало. И вот пропажа нашлась. Но полиция и не думала отступать, наседая пуще прежнего:
— С воровством антикварных вещей участок разберется. Мне нужно другое…
Нервишки Семена не выдержали:
— Да что же произошло, в самом-то деле! — взвизгнул он.
— Убийство Альберта Сундукова, вашего кузена.
Дуся отчаянно засмеялась:
— Это бред!
— Нет, все логично, — возразил Родион. — Вы были в детской, куколка доказывает. Времени было достаточно, чтобы отравить ребенка, которого люто ненавидели и считали соперником за наследство. Осталось найти следы мышьяка на ваших пальцах. Знаете, что мельчайшие кристаллы остаются на коже и не смываются водой?
Тут уж Кряков буквально взвился:
— Какое наследство! Да вы не представляете, о чем говорите! Дядя вечно секретничал, обещал, что завтра все наконец узнают о своей доле! Зачем нам убивать этого гаденыша? В чем выгода?!
— Когда вы вошли в детскую? В котором часу?
— Не помню, на часы не смотрел. Дусенька, помоги…
— Около трех, — подсказала верная жена.
— Что делал Альберт?
— Черепаху на паровозе нашем возил, очень ему подарок понравился, не думайте… Был здоров и весел.
— Сколько там пробыли?
— Зашли и вышли. Это шутка! Традиция, что-то вроде сувенира. Да поймите же…
— Кто мог отравить ребенка? Кому это было выгодно?
— А я вам скажу… Не останавливай меня, Дуся! — потребовал Семен, хотя супруга и не думала вмешиваться. — Это дело рук старой гадины, госпожи Начкиной. Это она ненавидела Альбертика, шипела у него за спиной. Такая мерзкая! Завидовала, что ее сынок — идиот. Она и отравила, больше некому.
— После нас в детскую заглянула Начкина, — сказала Дуся. — Я задержалась у окна, а когда обернулась — заметила. Тетушка придурка своего у двери сторожить оставила, зашла в детскую и тут же вышла. А потом Маргарита появилась. Хитрая, гадина, думала, что в коридоре никого нет, оглядывалась старательно, а меня не заметила.
Кряков многозначительно поднял палец:
— Что ж, вот вам и правда. Благодарите Дусеньку. Тетка все придумала, мышьяк достала, а Марго применила. У нее рука не дрогнет, жуткая стерва. И лицо холодного убийцы. Заметили?..
Супруги, пережившие, быть может, самые тяжкие минуты своей жизни, ждали, чем кончится допрос и как с ними поступит страшный юноша в костюме золотопромышленника. Но Родион вышел молча, только от души хлопнул дверью. Даже краденую фигурку не изъял.
Оставалась последняя дверь. Ванзаров медлил, взвешивал и оценивал, споря с логикой. Нужно совсем немного, чтобы отдельные кусочки сложились в мозаику, да так, что и шовчика не останется. Он не сомневался, что справится раньше срока. И не хотел думать, что случится потом.
